показалось, какой-то он подозрительный. Видать, дозрел.
Что-то упало ему на голову, потом плюхнулось в тарелку. Это был черный железный винт длиной в несколько дюймов.
Второй винт вызвал легкое сотрясение мозга у казначея.
Не успело пройти и пары секунд, как третий винт воткнулся в стол рядом с рукой аркканцлера.
Волшебники задрали головы.
По вечерам Главный зал освещался одной огромной люстрой, хотя это определение, часто вызывающее ассоциации с мерцающим хрусталем, вряд ли подходило к громоздкой, черной, залитой воском хреновине, зависшей над головами угрожающим превышением кредита в банке. Люстра была рассчитана на тысячу свечей и располагалась строго над столом старших волшебников.
Еще один винт со звоном упал на пол возле камина.
Аркканцлер откашлялся.
— Бежим? — предложил он.
Люстра рухнула. Куски стола и осколки посуды брызнули во все стороны. Опасные для жизни куски воска размером с человеческую голову со свистом вылетели в окна. Одна свечка, покинувшая люстру с аномально высокой скоростью, воткнулась в пол, уйдя в каменные плиты на несколько дюймов.
Аркканцлер выбрался из-под обломков кресла.
— Казначей! — завопил он. Из камина извлекли казначея.
— Слушаю, аркканцлер, — дрожащим голосом произнес тот.
— Что это значит?
Шляпа Чудакулли висела в воздухе.
Это была обычная остроконечная шляпа волшебника, правда приспособленная к стилю жизни аркканцлера. В ее мятые поля были воткнуты рыболовные блесны. За ленту был засунут миниатюрный арбалет — на тот случай, если аркканцлеру вдруг захочется пострелять во время пробежки. А еще Наверн Чудакулли опытным путем определил, что острый конец его шляпы по размерам своим точь-в-точь соответствует небольшой бутылочке Крайне Старого и Весьма Своеобразного Бренди Бентинка. Одним словом, аркканцлер был очень привязан к своей шляпе.
Зато она больше не была привязана к своему хозяину. Шляпа неторопливо летала по комнате и издавала тихое, но отчетливое бульканье. Аркканцлер вскочил на ноги.
— Вот сволочь! — завопил он. — Это пойло стоит девять долларов за бутылку!
Он подпрыгнул, пытаясь схватить шляпу, промахнулся, повторил попытку — и завис в воздухе в нескольких футах над полом.
Казначей неуверенно поднял дрожащую руку.
— Что-то тараканы совсем обнаглели, — сказал он.
— Или меня поставят на пол, — зловеще произнес Чудакулли, — или я очень, очень разозлюсь!
Он рухнул на каменные плиты как раз в тот момент, когда распахнулись огромные двери. В зал влетел один из университетских привратников. За привратником ввалился отряд дворцовой стражи патриция. Командир отряда смерил аркканцлера взглядом, который ясно показывал, что для него, человека военного, «гражданский» значит примерно то же, что и «насекомое определенного рода».
— Ты здесь главный? — спросил он. Аркканцлер привел в порядок мантию и попытался пригладить бороду:
— Да, я — аркканцлер этого Университета.
Командир с любопытством оглядел зал. В дальнем конце сбились в кучу студенты. Стены вплоть до самого потолка были заляпаны всевозможными яствами. Обломки мебели валялись вокруг упавшей люстры, словно деревья в эпицентре падения метеорита.
А потом он заговорил — с явным неудовольствием человека, который был вынужден прервать свое образование в возрасте девяти лет, но который слышал много интересных историй:
— Позволили себе немного пошалить? Побросаться хлебными корками, да?
— Могу я узнать причину этого вторжения? — холодно поинтересовался Чудакулли.
Командир стражи оперся на копье.
— Дело в том, — сказал он, — что патриций забаррикадировался в своей спальне. Принадлежащая ему мебель носится по всему принадлежащему патрицию дворцу, а повара наотрез отказываются заходить в кухню из-за абсолютно взбесившейся посуды.
Волшебники всячески старались не смотреть на наконечник копья, который потихоньку начал отвинчиваться от древка.
— Тем не менее, — продолжал командир, не замечая тихих металлических звуков, — патриций мужественно призвал меня через замочную скважину и сказал: «Дуглас, а почему бы тебе не сбегать в Университет и не попросить самого главного там зайти ко мне, если он, конечно, не занят?» Впрочем, я могу вернуться и доложить, что вы тут решили немного пошалить, а потому отвлечься не можете и…
Наконечник почти отвинтился.
— Эй, вы меня вообще слушаете? — с подозрением спросил командир.
— Гм-м, что? — Аркканцлер с трудом оторвал взгляд от вращающегося куска металла. — О, мой ДРУГ, уверяю тебя, никакого отношения к тому, что происходит, мы не…
— Аргх!
— Прошу прощения?
— Мне на ногу упал наконечник!
— Правда? — невинно переспросил Чудакулли.
— Слушайте, вы, фокусники придурошные, вы идете или нет? — завопил командир, прыгая на одной ноге. — Мой босс недоволен. Очень, очень недоволен.
Огромное бесформенное облако Жизни надвигалось на Плоский мир — так вода угрожающе накатывается на плотину с закрытыми шлюзами. После того как Смерть перестал забирать жизненную силу, ей было некуда больше податься. То тут, то там Жизнь проявлялась странными явлениями полтергейста, подобными вспышкам молнии перед страшной грозой.
Все существующее жаждет жизни. Жизненный цикл — это двигатель, который приводит в движение великие насосы эволюции. Все стремятся забраться на это дерево как можно выше, цепляются когтями, хватаются щупальцами, ползут от ветки до ветки, пока не достигнут самой макушки. Что, в принципе, не стоит таких усилий.
Все существующее жаждет жить. Даже то, что нельзя назвать живым, — оно тоже жаждет. Существа, которым присуще нечто вроде поджизни, метафорической жизни или полужизни. И сейчас внезапное потепление пробудило к жизни неестественные и экзотические цветы…
Маленькие шарики, которыми торговал Достабль, — все-таки в них что-то было. Возьмешь их, потрясешь и любуешься, как кружатся крошечные сверкающие снежинки. А потом ты приносишь их домой, кладешь на каминную полку…
И начисто забываешь о них.
Отношения между Университетом и патрицием — абсолютным правителем Анк-Морпорка и во многом великодушным диктатором — были сложными и таинственными.
Волшебники считали, что, будучи служителями высшей истины, они не должны подчиняться светским законам города. А патриций говорил, что так-то оно так, но они, черт побери, должны платить налоги, как и все прочие городские жители.
Тогда волшебники намекали, что как последователи света мудрости они совсем не обязаны хранить верность смертному человеку. А патриций заявлял, что это тоже правильно, но они обязаны платить городской налог двести долларов с головы в год, причем платить его ежеквартально.
В ответ волшебники указывали, что Университет стоит на волшебной земле и, соответственно, обложению налогами не подлежит, а кроме того, невозможно обложить налогами знания. Но патриций утверждал, что это очень даже возможно. И налог составляет двести долларов с головы. Ну а если проблема в голове, ее можно легко устранить простым усекновением.
Волшебники говорили, что во всем цивилизованном мире с волшебников не берут налогов. Патриций же уверял, что цивилизованность — это понятие относительное, и даже самого цивилизованного человека можно разозлить.
