Ахиноаму, Авигею или Авиталу, и удовольствия получил бы ровно столько же — и это лишь те, чьи имена начинаются на А.

— Авигея вовсе не так уж плоха. — Я чувствовал себя обязанным сказать это.

— Но и она ни в какое сравнение не идет, — резонно отметила Вирсавия. — Послушай, Давид, насчет наследования. Ты ведь не был старшим сыном, когда Самуил выбрал тебя, правда?

— Самуил меня не выбирал, — признался я ей, — будь его воля, он наверняка предпочел бы кого-то из старших моих братьев. Самуил далеко не сходил по мне с ума. Выбирал Бог. Конечно, если Бог мне прикажет, я сделаю, что Он велит.

— Вот и поговори с Ним, — потребовала Вирсавия. — Он же обязан тебе услугой, ведь так?

— Он обязан мне извинением, — поправил я. — Неужели ты не видишь разницы?

— И видеть не хочу.

— Он вовсе не должен заглаживать Свою вину — довольно будет извиниться. Но пока Он не извинится, я с Ним разговаривать не стану. Не волнуйся, когда у Него найдется что сказать, Он скажет. Первым идет Амнон, за ним Авессалом — коли оба останутся целы. И тому, кого я назову, придется, если он хоть что-то соображает, быстренько избавиться от другого.

— А если не останутся?

— Тогда на очереди Адония. Но с чего бы им не остаться целыми? Ты что это задумала, лисичка?

— Сделаю фигурки и стану втыкать в них иголки.

— Вот только попробуй!

Обоих моих сыновей смело с лица земли с такой ошеломительной и чудовищной окончательностью, что мне и поныне приходится одергивать себя, воздерживаясь от вывода, что Вирсавия, возможно, все-таки попробовала. Амнон прислал сказать, что болен. Люди, я слышал, способны повреждать чужое здоровье посредством иголок, булавок, порошков от насекомых и прочих ухищрений черной магии — ну и еще, конечно, ядов. Однако Амнон, как впоследствии выяснилось, сжулил — и стало быть, Вирсавию винить не в чем, — он обвел меня, доверчивого дурня, вокруг пальца, чтобы я прислал мою невинную дочь Фамарь, его единокровную сестру, в дом его, в его беспощадные лапы. Даже Вирсавия, со всей ее двуличностью, со всеми булавками и иглами, какие только есть на белом свете, не смогла бы додуматься до такого сценария. Так что при всей моей готовности ухватиться за любое — не бросающее на меня тени — объяснение череды событий, повлекших распад моей семьи, Вирсавию приходится оправдать. Все кругом были виноваты, ибо каждый из нас — Амнон, Авессалом и я — внес свой весомый вклад в ожидавшие нас жестокие кульминации, а в итоге и Амнон, и Авессалом пали от меча.

Поскольку Фамарь, сестра Авессалома, была очень красива и девственна, Амнону казалось трудным что-нибудь сделать с нею, прибегнув к обычному ухаживанию. Между тем Амнон внушил себе, будто его томит и терзает любовь к Фамари. Красивый, праздный и избалованный Амнон, мой первенец, был из тех молодых людей, что воспринимают самый пустяковый свой каприз как неотложнейшую нужду, а любой отказ как сокрушительное несчастье, слишком мучительное, чтобы его снести. Вот он и состряпал бессовестный план, который позволял ему взять Фамарь силой, а я попался на его притворную болезнь, как на крючок, заглотнув оный вместе с лесой и грузилом. Амнона сечь надо было, а я его щадил и тем испортил; пощадив же его вторично, я подготовил почву для событий гораздо худших. Возможно, оно мне и поделом. До истории с Амноном и Фамарью мы с Авессаломом жили душа в душу, а после нее раздорам нашим не было видно конца, пока Иоав не вонзил три стрелы в сердце висящего на дубе Авессалома, и не поразил его, и не бросил прямо в лесу в грязную яму как животное, не заслуживающее нормальных человеческих похорон. От смерти, как говорится, не открестишься.

— Прошу тебя, — сказал мне Амнон, когда я пришел навестить его, сына, приславшего сказать мне, что он заболел, — пусть придет Фамарь, сестра моя, чтобы заботиться обо мне.

Он лежал в постели и выглядел очень больным.

— Это, наверное, вирус.

Амнон кивнул, подавленно и слабо.

— Пусть придет Фамарь, сестра моя, и испечет при моих глазах лепешку, или две, и я поем из рук ее, и мне станет лучше.

Какой же родитель откажет сыну в подобной просьбе? Амнон и Фамарь вместе играли, когда были детьми. В доме полным-полно слуг, значит, с глазу на глаз они не останутся.

— Пойди в дом Амнона, брата твоего, — вернувшись домой, сказал я Фамари, — и приготовь ему кушанье. Он заболел, лежит в постели и просит, чтобы ты побыла с ним.

И пошла Фамарь в дом брата своего Амнона, а на ней была разноцветная одежда, веселая, яркая, вроде тех богатых, ослепительных платьев, какие носит милая служанка моя Ависага. Быть может, эта-то красивая одежда, одежда девственницы, и делала ее столь неотразимо желанной для Амнона, иначе решительно непонятно — с чего бы он так с ней потом обошелся.

К приходу Фамари Амнон лег и постарался принять по возможности жалкий вид. Фамарь закатала рукава и сноровисто принялась за дело, благо все нужное она принесла с собой. И взяла она муки и замесила, и изготовила пред глазами его и испекла лепешки, так, чтобы он мог их видеть. И взяла сковороду и выложила пред ним; но он покачал головой и есть отказался.

— Ты не голоден? — спросила она.

— Голоден, — вяло ответил он, — но только очень устал. Пусть все люди выйдут от меня. Пожалуйста. Я так ослаб. Они меня с ума сводят.

И когда все ушли, он сказал Фамари:

— Отнеси кушанье во внутреннюю комнату, там попросторнее, и я поем из рук твоих. Помоги мне подняться, сестра моя. Ходить я еще, пожалуй, могу, а вот вставать мне трудновато.

И взяла Фамарь лепешки, которые приготовила, и отнесла во внутреннюю комнату, где Амнон улегся на большую кровать. Но когда она протянула ему сковородку, то Амнон схватил ее — сестру, а не сковородку — с силой и крепостью, коих девушка от него не ждала, и сказал ей:

— Иди, ложись со мною, сестра моя.

Испуганная Фамарь попыталась вырваться, но он держал ее крепко.

— Нет, брат мой, — в страхе взмолилась она, — не поступай так.

— Пожалуйста, — хрипло попросил он, — я должен тобой обладать.

— Не бесчести меня, — умоляла она, — ибо не делается так в Израиле.

— Ты не пожалеешь.

— Не делай этого безумия.

— Я не приму отказа.

— И я, — робко, отчаянно пыталась она уговорить его, — куда пойду я с моим бесчестием? А ты, ты будешь одним из безумных в Израиле. Ты поговори с царем; он не откажет отдать меня тебе.

Это она верно догадалась. Еще с книги Левит мужчине запрещено ложиться с дочерью жены отца его, но я бы ответил согласием, если бы намерения Амнона были достойными и он попросил бы разрешения жениться на ней. Законы такого рода нарушаются чаще, чем соблюдаются, так что я махнул бы на закон рукой и вдоволь поплясал бы на их свадьбе. Но у Амнона не женитьба была на уме.

— Не реви, — пригрозил он, — а то слуги обо всем догадаются.

И так как сила была на его стороне, он затащил ее в постель. И задрал ей подол. И изнасиловал.

О, какой же вред он причинил, какие навлек погибели! Свою в том числе, ибо Фамарь оказалась не единственной жертвой. Это по его милости мне пришлось семь лет спустя бежать из Иерусалима. Когда оглядываешься назад, кажется, будто время пролетело так быстро, не правда ли? Вроде бы и семи секунд не прошло. Всему причиной этот его поступок и то, что случилось потом, ибо, закончив, Амнон уже никакой любви не испытывал. Напротив, он возненавидел ее величайшею ненавистью, так что ненависть, какою он возненавидел ее, была сильнее любви, какую имел к ней. Причины того он не знал да и знать не хотел. Вообще-то говоря, непонятно, какие такие удовольствия надеялся он получить от девственницы?

— Встань, уйди, — приказал он сестре с безжалостностью, презрением и отвращением. И оттолкнул ее от себя.

Смущенная, оскверненная девочка была близка к обмороку.

— Нет, брат, — сказала она сквозь слезы, — прогнать меня — это зло больше первого, которое ты сделал со мною.