– Разве мы не должны пойти сегодня в церковь? – спросил Патт, произнося свою излюбленную шутку. – Солдат имеет право сделать это, герр обер-лейтенант.

– Вы действительно неисправимы, Патт. Идите, если вам этого хочется.

– О нет. Мы все должны пойти. Ну что, проявим почтение к старикам Брамше и позволим им увидеть нас, идущих гусиным шагом к алтарю? Обычно они видят нас лишь издали и сердятся, потому что мы захватили лучшие места в их сараях! Хе, хе, хе!

– Герр обер-лейтенант, Патт прав. Если все мы однажды появимся в церкви, то одержим победу. Я знаю это от штабс-фельдфебеля.

Каждый с нетерпением ждал, что скажет дальше лейтенант Бартак.

– Я думаю, что ему требуется некоторая поддержка.

– Я предполагаю, что вы подразумеваете, что он хочет получить новое фото для своего бумажника? Хе, хе, хе! – прокаркал Патт, размазывая последний кусок масла по толстому ломтю белого хлеба.

Все засмеялись, поскольку каждый знал о приятном времяпрепровождении штабс-фельдфебеля.

– Да. Продолжайте, Бартак, – сказал я с интересом.

– У штабс-фельдфебеля большие трудности с дочерью трактирщика. Его самая последняя подруга настаивает на том, что он должен играть роль важной персоны в папочкиной гостиной, если хочет, чтобы она подмигнула ему. Но это не имеет смысла. Несмотря на всю свою хитрость, он никак не может добраться наверх, в спальню. Тогда ему пришла блестящая идея. Он должен пойти в церковь. Любовь в этих деревнях такая…

– Штабс-фельдфебель, идущий в церковь. Какая замечательная идея, – произнес Кролл, покатываясь со смеху.

– Вы можете смеяться, Кролл, пока он штурмует цитадель и завоевывает себе невесту.

Взрывы хохота прокатились вокруг стола.

Ординарец выключил настенные бра. Над верхушками деревьев сияло красное солнце, а через открытые окна слышался звон колоколов. Да, это воскресенье.

На совещании накануне вечером майор[139] обещал, что пилоты «Фокке-Вульфов» смогут отдохнуть в воскресенье. Но они должны быть готовы к вылету после четырех часов вечера. Он неоднократно предупредил об этом.

Так что у эскадрильи в тот день было много времени на завтрак. Обычно он проглатывался поспешно, и было еще темно, когда я на своем «Ситроене» отправлялся в Хезепе.

Когда я поднялся из-за стола, остальные удобно расселись в углу, раскуривая сигары. Скат и шахматы, газеты и журналы, лежавшие на столе, не позволяли нам скучать.

Это был прекрасный осенний день.

– Если у вас есть какие-нибудь дела, я предлагаю закончить их к трем часам дня.

– Мой дорогой Вилли, вы можете объяснить мне, черт возьми, что можно делать в этом негритянском краале,[140] кроме как играть в скат и есть? – сказал со смехом Зибе. Он три дня назад прибыл в эскадрилью.

Его ожоги зажили удивительно хорошо, и лишь вокруг запястий были видны красные рубцы.

– В настоящее время я хочу поехать в Оснабрюкк. Я решил это вчера днем, когда во время атаки «Тандерболтов» внезапно увидел под собой те печальные руины. Я проеду по окрестностям. Возможно, найду какой-нибудь славный сельский трактир или что-нибудь еще. Я вернусь к полудню. Кто-нибудь из вас хочет поехать со мной?

Зибе и Патт, мои старые приятели еще с фронта вторжения, согласились, и вместе с Туннесом, ординарцем, принесшим корзину с провизией для пикника, мы выехали на экскурсию.

Оставив позади себя все заботы о предстоящих боевых вылетах, мы ехали в ярком воскресном солнечном свете…

Маленькие озера, темные рощицы, уютно устроившиеся между небольшими холмами, обширные, крепкие крестьянские фермы, большинство из них с гигантскими соломенными крышами. В воротах, подобно вековым караульным, стояли искривленные дубы или большие липы. Все здесь было крупным, тяжеловесным.

Неудивительно, что, когда кто-нибудь из военных проезжал через эту местность, жители были упрямы, молчаливы и неуступчивы.

Наша четверка решила отправиться к Тевтобургскому Лесу.[141] С воздуха окрестности вокруг Иббенбюрена и Теккленбурга[142] выглядели особенно привлекательно.

– Ваша идея, герр обер-лейтенант, была хороша, – бодро сказал Патт.

Я сунул ему в рот сигару, и Патт поклялся, что никогда не курил ничего столь великолепного. Было смешно наблюдать за тем, как он растопыренными пальцами держит сигару между губ, мирно попыхивая дымом, который при каждой затяжке поднимается над его веснушчатым лицом, выглядывающем из двигающегося автомобиля.

– Вы правы, Патт, – согласился Зибе. – Шефу пришла хорошая идея. Этот вечный скат и прочие карточные игры действуют мне на нервы, а в шахматах или в шашках я полный профан.

Патт согласился.

Туннес, юнец из Кёльна, который из-за болезни сердца стал медлительным флегматичным человеком, склонным к случайным истерическим вспышкам (штабс-фельдфебель не мог понять, почему командир эскадрильи держал этого «плачущего Вилли»), наслаждался спокойствием, тихо сидя в своем углу, держа на тощих коленях корзину с ветчиной, яйцами и шнапсом. Он думал, что таким образом сбежал из аэродромной столовой, где с утра до вечера был на ногах, носясь от одного офицера к другому и выполняя все их пожелания. Ни один из них не понимал, как ужасно они обращались с ним. Однако этим утром грязную работу мог выполнять кто-нибудь еще, и он улыбался сам себе, подобно школьнику, прогуливающему уроки.