Радужного дворца, проверить казуаль на работах, уже завершенных, где он знает ответ в непростой задаче. Для опыта он подыскал в своих архивах подлинные рисунки, сделанные после завершения строительства и отделки дворца - одного из шедевров Растрелли.
Манера художников той поры отличалась доподлинной фиксацией, подробной, фотографической точностью - художники добивались эффекта “как в жизни”. В папке торчала картонная фотокопия приказа императрицы Елизаветы Петровны с датой 5 декабря 1745 года. Речь шла о перестройке Большого Петергофского дворца, который назывался тогда Верхними палатами: “…по обе стороны Больших палат на галереях зделать деревянные апартаменты с пристройными покоями, а на тех апартаментах кровли и протчее снаружи украшение было попрежнему как нынче на тех галереях, и о том велеть сочинить чертежи ко пробации Е. И. В. - архитектору Дерастреллию”.
С этого начался триумф Растрелли почти два с половиной века назад…
Потом Вадим Сергеевич вспомнил, что Растрелли уже в ходе строительства Большого Петергофского дворца несколько раз менял проект - искал наиболее верное художественное решение. Короткий сей текст, давний язык, манера изъясняться прибавили Вадиму Сергеевичу ощущение времени, о котором он так много читал, знал вещи, многие здания, картины, гравюры; он жил тем временем уже три десятилетия.
Авилов удобно устроился у стола и стал разглядывать с помощью казуали акварель начала восемнадцатого века - внутреннее убранство парадной залы. Он тщательно осмотрел отделку стен, ее лепные украшения, скульптуру. Изображения казуаль показывала со стереоскопической точностью. Теперь Авилов захотел увидеть даль, проглядывающую в окнах. В кабинете вдруг погас свет, видимо, “полетели пробки”, но Авилову было лень прерывать надолго волшебные видения. Вадим Сергеевич нашел спички и, дотянувшись до старинного подсвечника, стоявшего на приставном столике, зажег свечу. Давно он не пользовался этим дивным освещением. Авилов зажег еще две свечи и почувствовал, каким домашним давним уютом и таинственностью озарили три свечи угол его кабинета. Авилов переставил подсвечник поближе к себе и снова принялся рассматривать старую акварель.
При свечах линзы казуали наполнились волнами света, будто побежали строчки на телеэкране, но вскоре он к ним привык и изображение виделось четко - строки сливались… Вглядываясь в пейзаж за окном, изображенный на акварели, Авилов почувствовал его явственно. Ему показалось, что там, за окном, прошли какие-то люди в нарядах минувшей эпохи, вроде бы мелькнуло лицо Растрелли, знакомое по портретам, пшещенным во многих книгах. Вспомнился портрет, висящий в зале Русского музея: крупное лицо в парике, крупный нос, большие глаза человека умного, с огнем души, но, видимо, нелегкого в отношениях… В прежние годы, работая над проектами восстановления растреллиевских дворцов, Авилов много думал о личности великого зодчего, не раз представлял себе его мощную фигуру в просторной белой рубахе и бархатном рисунчатом жилете нараспашку. И сейчас, в затемненной части кабинета, там, куда не проникал мерцающий свет свечей, среди любимых медальонов-портретов людей прошлых столетий, Авилов, не удивляясь, не пугаясь, словно ждал этого, увидел маэстро Растрелли, даже услышал хруст бумаги, над которой корпел великий зодчий.
Авилов перевел дыхание, направил туда экраны линз казуали и рассматривал зодчего, склоненного над огромным листом бумаги. Был он без камзола, в просторной белой рубахе, рукава закатаны; вся фигура была напряжена, он что-то напевал в нос, но дело, видимо, шло неспоро, маэстро сердился, взмахивал руками и снова склонялся к рисунку… Авилов долго наблюдал за его работой, и вдруг мелькнула шальная мысль: а что, если попробовать заговорить?…
– Господин Растрелли, - негромко, робко произнес Авилов. - Господин Бартоломео Растрелли, я давно вас хотел спросить. Извините, ради бога, за беспокойство…
Растрелли обернулся, посмотрел на человека, которого прежде не встречал, на непонятную одежду Авилова.
Авилов боялся, что видение исчезнет.
– Этот дворец, что вы задумали… который… у вас на ватмане еще… это будет великолепный дворец, им будут восторгаться и ваши современники… и мои… Но дворец будет ужасно разрушен, до неузнаваемости. И у нас мелькнут сомнения, к какому из вариантов мы должны склониться, что предпочесть?
Растрелли прислушался к странной, непохожей на ту, что слышит обычно, русскую речь.
– Кем будет разрушен? - Растрелли сердито опер руки в бока. - Кем, я тебя спрашиваю?! Да за это, за это ее императорское величество шпицрутенами да плетьми…
– Это случится через 200 лет… После войны мне доверили восстановить ваше творение… Понимаете? Я ведь порой муки мученические испытываю, так как в точности все хочу восстановить…
– А кто ты такой?
– Реставратор, господин Растрелли. - Авилов был смущен, он считал неудобным называть маэстро коллегой; помолчав, продолжал: - Я хотел сказать, что перекрытие мы решили сделать не деревянное, как было у вас, а поставить ажурные, но крепкие стальные фермы… Их делали на Ижорском заводе, а ставили с помощью вертолетов, когда мы уже возвели стены.
– Это зачем? Да где такая длинная сталь найдется?
– В мое время делают… Это прочнее, на века! И конечно, о вертолетах вы не знаете, но я вам сейчас покажу фотографии, на которых мы зафиксировали этапы работы… - И, держа в одной руке казуаль, другой Авилов стал торопливо искать в ящиках стола фотографии, попутно объясняя: - Только вы подойдите и смотрите на них через этот… ну лорнет, что ли… это археологи нашли…
Вдруг раздалось дребезжание телефонного звонка… Растрелли оглянулся, будто искал, откуда непонятный звук… В казуали заколебался свет, пошел частыми волнами, и видение исчезло. Вадим Сергеевич с раздражением схватил трубку.
– Кто это?
– Добрый вечер, Вадим Сергеевич…
Как печально, что мы не можем рисовать непосредственно глазом! Как много пропадает на длинном пути: из глаза через руку - в кисть!
В последние месяцы Авилов терзался трудной, порой, казалось, неразрешимой проблемой: ему предстояло по весьма скудным материалам разработать проект восстановления известного своей замысловатой архитектурой Радужного дворца.
Впервые Авилов должен был многое домысливать - искать сходные решения в работах самобытного русского архитектора Петра Ивановского, искать в том, что он построил до Радужного дворца и в последующие годы, хотя было известно великий мастер не любил повторений, всякий раз решал архитектурные задачи по-новому, неожиданно.
Облик Радужного дворца сохранился на двух гравюрах, нечетких, впрочем, где строение заслонял растительный орнамент, а также на акварельном рисунке чуть больше спичечного коробка. В распоряжении Авилова были еще обмеры руин, взорванного фашистами строения, были описания, сделанные в разное время, но лучшими документами пока оставались любительские фотографии, которые удалось получить после объявления по радио и в газетах; их присылали люди, которые были на экскурсиях в Радужном дворце еще в довоенные годы. Фотографий набралось немного, и те блеклые, порыжелые и чаще всего с сильными оптическими искажениями. Но все же они давали представление о дворце; в основном о фасадной его части и лишь о нескольких помещениях внутри, а их в Радужном дворце было двадцать семь!
Даже полная удача на стадии проекта требовала доказательств, которые необходимо было предъявить придирчивому научному совету по реставрации памятников зодчества. На заседаниях совета нередко говоршш: “Это из области догадок, ваша фантазия” - и проект возвращался на доработку, и неоднократно, пока не было всех необходимых доказательств. Почтенные члены совета и молодые спорщики доверяли прежде всего документам, а не творческому чутью. Аргументы экспертов были простыми и каверзными: чем вы это решение можете подтвердить? Без одобрения проекта научным советом он не мог быть воплощен
