прочь. Остальные халявщики следуют за ним.

Милли хватается за качели и без сил валится на керамическое сиденье. Алесса улыбается ей с песка.

— У тебя невероятно скверное чувство регулирования долга, — заявляет он. — Они могли поколотить тебя. Или того хуже.

— Эй, я спасла твою задницу!

— Ох, да я не жалуюсь. — Алесса поднимается и, морщась от боли, садится на качели рядом с Милли.

— Там и вправду должно еще болеть? — спрашивает она.

— Еще немного, и заживет.

— Но это ужасно!

— Вовсе нет, — отвечает Алесса и берет Милли за правую руку. Он трет транспондер, вживленный в ее ладонь, и по пальцам Милли пробегает дрожь. — Сколько ты должна его светлости?

— Шестнадцать лет, девять месяцев и пятнадцать дней.

— И когда тебе исполнится восемнадцать, все это будет закодировано в твои гены. И большую часть жизни ты будешь выплачивать ему долг — или же станешь халявщицей и потеряешь руку. А вот мне его светлость покрыл стоимость операции и почти все остальное: школу, питание, уроки пения. Мне надо прослужить его вассалом лишь несколько лет. А если понравлюсь публике, то еще меньше. И если я когда- нибудь захочу детей, то поступлю, как папа, — возьму в долг у врача-генетика.

Милли признает, что звучит это весьма неплохо. Лучше, чем любой из вариантов, на которые ей и остается надеяться в жизни.

Раз уж это будущее, то с течением времени кое-что да проходит. Милли упражняется на альте денно и нощно. Однако все кругом уже поняли: музыкальный дух родителей ей не передался. Она — техник. Да, она может играть на инструменте — но он не поет. Просто не дано ей выражать свои чувства посредством струн.

Когда ей исполняется пятнадцать, она играет в Тональном зале перед его светлостью, который смотрит на нее, словно на неудачное вложение.

Загорелую и нестареющую леди Аманзу Коллинз, впрочем, это совершенно не беспокоит. Она вышагивает вокруг Милли, изучая ее игру на альте под всевозможными углами.

— Великие свершения, — шепчет она. — Я ожидаю великих свершений.

— Но, любовь моя, — хнычет его светлость, — где же тот виртуоз, о котором мы спорили?

— Черта еще не подведена, — отрезает леди, и по ее невозмутимому лицу пробегает хитроватая улыбка. — И я, кстати, не спорила на виртуоза. Я утверждала, что она свершит великое.

Его светлость вздыхает и машет рукой, отпуская Милли. Милли делает реверанс, и тогда леди говорит ей:

— Однажды ты очень удивишь его светлость, юная Миллисент Ка.

Несмотря на поддержку леди, Милли уже знает правду. Она бредет по полу из искусственного мрамора к местам для гостей, где родители заключают ее в объятия. Пускай ей хочется бежать в слезах прочь из замка, она дожидается выступления Алессы. Ее лучший друг отвешивает поклон его светлости и поет самую восхитительную песню, какую она когда-либо слышала. Милли бросает взгляд на свой устаревший считыватель. Согласно чартам, выступление Алессы в реальном времени слушают семь миллионов человек — и все меняют секунды своей жизни, лишь бы ощутить радость от безупречного голоса Алессы. Темные глаза Милли наполняются слезами.

— Не переживай, — шепчет ее папа. — Ты ведь можешь работать учителем музыки. На педагогов всегда есть спрос.

Милли согласно кивает, хотя учитель никогда не заработает столько, чтобы освободиться от долга.

Когда выступление Алессы закончено и вассалам позволено уйти, Милли бредет в идеально ухоженный сад замка. Вассалы, возделывающие землю, улыбаются ей, признавая своей, — ведь у них общая служба. Но Милли не обращает на них внимания и в ярости топает по пыли. Несмотря на все альтернативы будущего, с тем же успехом она могла бы стать и рабыней.

Милли садится на скамью из резного камня подле пузырящегося фонтана. Перед ней плещется и волнуется океан. Слева в жарком воздухе дрожат пыльные фонари Лос-Анджелеса. Раскинувшаяся перед ней красота не может заслонить мыслей о стоимости окружающего. Два месяца чьей-то жизни, чтобы вырезать замысловатую каменную скамью. Три месяца — построить фонтан. И весь долг людей с Калифорнийского побережья — долг, омывающий мир, за счет которого только и живут глупые владыки этой земли.

За спиной Милли раздается хруст гравия. Подходит Алесса, садится рядом и берет ее за руку.

— Дай-ка угадаю, — говорит он. — Высчитываешь, сколько стоит этот сад?

Милли усмехается:

— Я такая предсказуемая?

— Только когда рассержена, что последнее время с тобой случается часто…

— Но это несправедливо. Я должна его светлости с самого рождения, а музыка, которую я исполняю, гроша ломаного не стоит. Мне никогда не освободиться.

Алесса крепко обнимает Милли.

— Как жаль, что у меня нет слов, чтобы тебя утешить.

— Я рада, — отвечает она и целует Алессу. Они долго обнимаются, целуясь, ласкаясь и снова целуясь, пока вдруг не слышат чьи-то шаги позади. Они оборачиваются и видят леди Аманзу Коллинз, наблюдающую за ними сверху, с ухоженной дорожки. Леди хлопает в ладоши, словно слышит где-то вдалеке музыку. Затем делает пируэт и идет назад к замку, оставляя Милли и Алессу в полном замешательстве.

Восемнадцатилетие Милли и Алессы наступает с разницей всего лишь в неделю, так что долговая церемония у них совместная. Его светлость и леди Аманза Коллинз благословляют их, не забывая напомнить: теперь, с удалением транспондеров и выжиганием накопленного долга в активированных искусственных хромосомах, они делают свой первый шаг во взрослую жизнь. По завершении сей процедуры Милли и Алесса преклоняют колени перед его светлостью и приносят присягу на верность.

Хотя они и остаются жить у своих родителей, не желая увеличивать задолженность еще и за собственное жилье, бремя на Милли и Алессу ложится уже взрослое. Алесса поет для его светлости, творя бесподобные песни и вокальные партии, приводящие в трепет весь мир. Милли работает в школе поместья, обучая юных вассалов премудростям музыкальной службы. Пускай она и не любит эту работу, но получает все же достаточно, чтобы выплачивать долг — одну мучительно длинную секунду за другой.

Через шесть месяцев своей новой жизни Милли падает на баскетбольной площадке — дело заканчивается переломом руки. У ее друзей перехватывает дыхание: теперь их лучший игрок не примет участия в завтрашнем соревновании за звание чемпиона; к тому же для лечения перелома необходим поистине заоблачный заем.

— Ничего себе, — фальцетом потрясенно выдавливает из себя Алесса. — Считай, два года жизни.

— Заткнись, — огрызается Милли, сжимая руку и со злостью сдерживая слезы.

Хоть Милли и не упирается, Алесса тащит ее к врачу. В кабинете цементной коробки лечебницы докторина, выплачивающая свой долг за медицинское обучение восстановлением здоровья вассалов, только качает головой:

— Перелом скверный. Вылечить его я берусь, но ты отдашь за это кучу времени. Позвать твоих родителей, чтобы обсудить условия?

На этот раз, морщась от боли, качает головой Милли. Она вспоминает тот последний случай, когда ей было больно. Цзин-Цзин, теперь еще и одноглазый, подкараулил ее за школой. Он в кровь разбил ей кулаком лицо, прежде чем прибежали Алесса и ее друзья. Хоть Милли и отделалась тончайшей трещиной в челюсти, медицинский долг все же отнял у нее несколько месяцев жизни.