плотно занавешиваете окна шторами, у нас возник повод для осмотра дома. Похоже, нас верно информировали.

Джеймс слегка оправился от шока и заявил:

— Но эти записи безопасны, офицер! Это ведь не компьютерные жесткие диски и не эти… как их… флэшки, на которые каждый может записать все, что угодно!

Он указал на вращающийся опорный диск проигрывателя.

— Это диски с нарезанными на них дорожками! Они, конечно же, не дают такого чистого звука, как цифровые плееры или CD, но зато имеют одно большое преимущество. Эти старые записи никоим образом не могут быть инфицированы!

Полицейский выглядел лет на 25. Джеймс продолжал убеждать парня:

— Вы хоть знаете, что такое нарезки на виниле или шеллаке?

— Да, я слышал про них. Хотя никогда в жизни не видел. Но мы не имеем права рисковать.

Реакция у молодого человека была гораздо лучше, чем у Джеймса. Одним быстрым движением полицейский сорвал записанный в 1930 году раритетный диск с вертушки проигрывателя и разбил об угол комода вдребезги. Затем, игнорируя протесты 80-летнего домовладельца, сбросил другие драгоценные пластинки на пол и стал крушить их каблуками. Его коллега в это время удерживал вопящего и вырывающегося старика.

Наконец сопровождающийся кошмарных треском и скрежетом разгром был закончен. Перед тем как увести закованного в наручники арестанта, полицейские позволили ему на миг опуститься на колени среди осколков шеллака и винила, чтобы оплакать утрату.

— Вы можете ему хоть как-то помочь, доктор?

Пожилая женщина из глубины своего кресла с мольбой глядела на Стимэна, стоящего у постели больного. На госпитальной койке под капельницей безвольно возлежал седобородый мужчина и мычал ту же самую гипнотическую мелодию, которую он напевал последние три недели. Временами он поднимал руки на уровень лица, и тогда его пальцы как бы перебирали клапаны невидимой трубы, а затем руки снова бессильно опадали по сторонам туловища.

Здесь, будучи одним из нескольких десятков инфицированных образцов, доставленных в институт для исследования, он именовался «Пациент СС1944». Но, ясное дело, для этой женщины он был чем-то большим. Официально установленные правила гласили: к таким пациентам не должны допускаться визитеры. Но, уступая настойчивым и слезным мольбам этой дамы, доходящим до него посредством писем, телефонных звонков и электронной почты, Стимэн решился ради нее сделать исключение.

Миссис Рузвельт высморкалась в шелковый платочек.

— Я испортила ему жизнь. Каждый раз, когда он репетировал что-то на своей трубе, я начинала жаловаться или стучала тростью в стену. И я лгала ему, утверждая, что должна ложиться спать ровно в восемь вечера, а он мне мешает. На самом деле я смотрела телевизор до полуночи.

И знаете, почему я так плохо с ним обращалась? Я ревновала! Он проявлял способности, о которых я могла только мечтать. И поэтому я поступала как собака на сене: раз уж я не способна извлекать из инструмента божественные звуки, то пусть и его труба молчит.

Она вздохнула.

— Вы врач. Думаю, вы догадываетесь, почему я так завидовала ему.

— Да. По той же самой причине, по которой вы оказались невосприимчивы к музыке, повергшей его в нынешнее состояние.

Миссис Рузвельт посмотрела на Стимэна одобрительно.

— Я думала, это мой крест. Но мне бы следовало помнить слова покойной матушки: «Всегда есть кто- то, кому еще хуже, чем тебе». Понимаете, моя девичья фамилия Грант. Да, я — дальняя родственница восемнадцатого президента Соединенных Штатов Улисса С.Гранта. Может, вам известно его высказывание: «Я знаю только две мелодии, одна из них — «Янки Дудль», а другой просто не существует». Я в музыкальном плане еще более глухая, чем он. Я даже и «Янки Дудль» не отличу от любой другой мелодии! А с другой стороны, если бы не этот дефект слуха, я сейчас была бы в том же положении, что и бедный мистер Шайдт…

Поздней ночью Стимэн в полном одиночестве сидел в своем тускло освещенном кабинете. Он раз за разом просматривал распечатанные томографии и результаты других тестов, проводимых с его подопечными. У всех имелся одинаковый, явно различимый рисунок активности мозга. Как будто с ними приключился какой-то никак не заканчивающийся припадок.

И хотя Стимэн и его команда добились значительных успехов в определении природы болезни, отыскать лекарство против нее было совсем другим делом. Назначение мощных противоэпилептических средств, использование психотропных препаратов, вроде селективного ингибитора обратного захвата серотонина, а также электрошоковой терапии результатов не дало. Еще они пробовали надевать пациентам наушники и подвергали их воздействию альтернативных музыкальных тем, чтобы подавить «ушных сверхчервей», кружащих в их мозгах. Действовали по грубоватой аналогии: известно, что не попадающие в фазу акустические колебания могут создать деструктивную интерференцию и «мертвые зоны» — участки тишины. Но даже это не сработало. То ли лекарства оказались неэффективными, то ли требовались более сильные дозы. Однако испытывать на людях лошадиные дозы препаратов нельзя.

Тут некое воспоминание шевельнулось в памяти Стимэна. То была фраза, которую произнесла одна из жертв того злополучного, трагически закончившегося совещания у министра национальной безопасности. Она прозвучала незадолго до того, как все они подверглись фатальному воздействию вроде бы безобидной фоновой мелодии, заполняющей паузы во время ожидания ответа при телефонных вызовах…

Долгое время Стимэн мысленно обкатывал эту идею, пытаясь понять, является она спасительным канатом или же очередной соломинкой, за которую хватается утопающий. Обдумывая, как воплотить ее в жизнь, он невольно ухмыльнулся, сообразив, что метод несет в себе привкус черного юмора. Но если идея сработает, то людям будет наплевать, что спасительное средство само несет в себе элемент безумия…

— Ну, и как мы сегодня?

Шайдт отставил в сторону поднос с завтраком и вымучил на лице улыбку.

— Я все еще никак не могу привыкнуть к тому факту, что потерял почти месяц жизни.

Сидящий у постели больного Стимэн сочувственно кивнул.

— Но средство сработало. Мы не сомневаемся, что вы полностью выздоровеете.

— Я благодарен вам, доктор, за все, что вы для меня сделали. Но вот если бы еще справились с побочными эффектами…

— Мы надеемся, что они постепенно сойдут на нет. Было просто необходимо подвергнуть вас самому сильному «лекарству» из всех, которые мы только смогли отыскать. Вчера мы обсуждали эти вопросы и пришли к выводу, что избавиться от обычного «ушного червя» можно лишь, прослушав другую, не менее прилипчивую и навязчивую мелодию. Риск, разумеется, заключается в том, что новая мелодия просто- напросто заменит старую и сама превратится в «червя».

Однако каждый из этих «ушных суперчервей» настолько прилипчив, что от него невозможно избавиться, просто давая вам и другим пострадавшим слушать какое-то отдельное музыкальное произведение. Так что нам не только пришлось раз за разом прокручивать большое количество разных мелодий, но еще и использовать самые навязчивые из всех, которые мы смогли отыскать. А для этого лучше всего подошли назойливые рекламные песенки времен «золотого века музыкального мусора» 50-х, 60-х и 70 -х годов прошлого века.

Ученый продолжал говорить, но внимание Шайдта опять переключилось на сражение, происходящее в его собственном мозгу. Он вновь пытался изгнать безвкусные, бессмысленные и бессодержательные куплеты, заполонившие его сознание, путем концентрации на действительно великих музыкальных произведениях. Он мысленно проигрывал хор из генделевской «Аллилуйи»… чарующие арпеджио прелюдии до мажор Баха из Первой Книжечки «Пьес для хорошо темперированного клавира»… поразительное анданте из симфонии № 94 Гайдна… фанфароподобные вступительные такты «Маленькой ночной серенады» Моцарта… и потрясающую музыку Бетховена на слова Шиллера «Ода к радости».