В порту надрывалась сирена, звук метался, отражаясь от поверхности воды и рассыпаясь о стены пакгаузов.

— Он успел раньше, Эля. Он успел раньше.

Он выпустил Эльку (а она и не заметила поначалу, что он схватил ее за плечи) и бросился к ограде.

— Барышня! — Калеб бежал по дорожке, топая ногами, гравий рассыпался в разные стороны под его ботинками. — Барышня, стойте!

Тюлень оглянулся: она увидела, что Калеб на ходу вытаскивает самострел и поднимает его двумя руками. Первый выстрел высек искры из ограды, второй ударил тюленя в плечо, но кровь была не видна на черном сюртуке. Он просто пошатнулся, потом бросился в сторону и исчез в кустах. Люди бегали вокруг, Эльку кто-то держал за руку, чужая рука была горячая и влажная, и девочке было неприятно, потом она вдруг оказалась в своих комнатах, компаньонка куда-то исчезла, а Калеб сбросил ее печатную машину на пол и уселся за стол, закинув на него ноги.

— Что случилось?

Сирены по-прежнему выли, но уже тише, глуше, а беспорядочная суета, судя по топоту ног, сменилась деловой.

— Понятия не имею, барышня. Что-то взорвалось в порту. — Калеб достал из нагрудного кармана самописку и почесал ею ухо. — Его светлость сейчас туда поехали. А вы бы шли спать, а?

— Вон отсюда, — сказала Элька.

— Ну уж нет, — Калеб ухмыльнулся, — терпите, барышня. Чем я хуже тюленя?

Элька отпрыгнула в дальний угол комнаты.

— Только тронь меня, урод!

— Папе пожалуетесь? — Калеб зевнул. — Не волнуйтесь, барышня, не трону. Папа не велел.

Элька пожала плечами и прошла мимо него в спальню.

— Не закрывайте дверь, барышня, — бросил Калеб вслед.

Герцог вернулся утром (Элька видела, как подъехал экипаж), но ее больше никто не вызывал, и ни о каких тюленях разговора больше не было.

Элька какое-то время потыкала в клавиши печатной машины, но клавиши западали, Калеб сломал ее, когда сбрасывал на пол со стола. Тогда Элька из коробки, перевязанной красной ленточкой, достала мамины письма.

Мама писала про разные дела, про пани Эльжбету, про почтмейстера, про здоровье деда, про то, что Аника уехал в столицу одним из первых регулярных пароходов, и Элька не могла понять, что здесь не то. Ну вот, правда, она обычно любила рассказывать про какую-нибудь новую фильму, а в письмах про это ничего не было. И она так радовалась Элькиным письмам. Свои письма Элька запечатывала и отдавала компаньонке, а та отправляла через секретарей герцога… или говорила, что отправляет?

Незнакомый человек прикатил столик с едой, и Калеб взял себе отдельный поднос и сел в углу комнаты. Наверное, боялся, что у нее еще осталось снотворное.

Элька подумала, забралась с ногами в кресло и уставилась в окно.

— Что, аппетита нет, барышня?

— Калеб, — сказала Элька задумчиво, — а ведь если со мной что-нибудь случится, с тебя спросят.

— Я здесь и сижу для того, чтобы с вами ничего не случилось, — ответил Калеб.

— Я хочу видеть герцога.

— Его светлость занят, — сказал Калеб устало.

— Если он и правда мой отец, почему он не хочет меня навестить? Почему держит под замком? Передай ему, что я хочу с ним поговорить. Как дочь с отцом.

Калеб пожал плечами, но отставил поднос и вышел из комнаты. Элька слышала, как он тихо разговаривает с кем-то за дверью.

Герцог пришел, когда тени в саду передвинулись. Вид у него был усталый, красные прожилки в белках глаз обозначились ярче.

— Да, Эля? — Он сел в кресло и сгорбился. — Только быстрее, я всю ночь не спал.

— Пускай этот уйдет, — сказала Элька.

Герцог пожал плечами, но махнул ладонью Калебу, чтобы тот вышел.

— Ну вот. Что дальше?

— Что случилось в порту, сударь?

— Взорвался корабль тюленьих послов, — ответил герцог. — По давнему уложению им не разрешается селиться на земле, и они ночуют на своем корабле.

— Как… взорвался? Почему?

Герцог опять пожал плечами.

— Тюленей не любят. Кто-то из разорившихся рыбных промышленников… капитанов списанных судов… кто-то, у кого они отняли заработок… порт охраняется, но кто-то ухитрился пронести взрывное устройство.

— Они погибли? — шепотом спросила Элька. Она вспомнила седого тюленя, его мягкую улыбку и твердый взгляд карих глаз. Она вдруг подумала, что именно таким и рисовался ей когда-то господин герцог.

Герцог молча кивнул.

— И… что теперь будет? Война?

— Рано или поздно она все равно началась бы, — сказал герцог, скорее, сам себе, — правда, лучше бы позже. Еще лет пять, и мы спустили бы со стапелей первый подводный бронированный корабль. Тогда бы… Может, они потому и торопились, что как-то пронюхали…

— У них есть шпионы, — неожиданно для себя сказала Элька.

— У всех шпионы.

— А если бы вы согласились… ну, отдать меня?

— Это ничего бы не изменило. Рано или поздно все равно произошло бы столкновение интересов.

— Он сказал, что договор принес бы нам мир и процветание.

— Он врал или обманывался. Постой. Кто? С кем ты разговаривала, Эля?

Эля замолчала, уставившись в пол. Ковер был украшен повторяющимися узорами, и это почему-то раздражало.

Потом, не поднимая глаз, сказала:

— Я хочу видеть маму.

— Я не могу отпустить тебя, ты же знаешь, — сказал герцог.

— Тогда пусть приедет сюда.

Герцог на миг заколебался. Потом сказал:

— Тебе здесь одиноко. Это естественно. Сейчас я очень занят. Ближе к осени я смогу уделять тебе больше внимания.

— Я хочу видеть маму, — повторила Элька.

— Эля, сейчас это невозможно. Может быть, после.

— Когда — после?

— Эля, ты аристократка. Аристократы подчиняются не своим желаниям, а необходимости.

А Элька всегда думала, что наоборот.

— Почему меня держат взаперти?

— Потому что я не знаю намерений тюленей или террористов. Не хочу, чтобы тебя использовали. Кто с тобой разговаривал, Эля?

Элька продолжала молчать, уставившись в пол.

— Ладно, — сказал господин герцог, — это уже не важно.

Он кряхтя встал из кресла, помассировал поясницу и вышел, пропустив в дверь деловитого Калеба.

— Поговорили? — спросил Калеб, запер дверь изнутри и спрятал ключ в карман.

За несколько дней заключения Элька так привыкла к Калебу, что однажды вышла к завтраку в ночных