— У него нет рук, — заявляет сидящий напротив меня Дикс. И это даже не дерзость. Иногда он бывает настолько тупой, что мне хочется его избить.

— Может быть, ему и не нужны руки? — возражаю я, стараясь не повышать голос.

— И что оно тогда может? Заморгать нас до смерти? Оружия нет. Оно не в состоянии даже управлять всей мембраной. Слишком мала скорость распространения сигнала.

— Мы не знаем! Вот что я хочу вам вдолбить. Мы даже не пытались что-то выяснить. Мы всего- навсего дорожная бригада, мы присутствуем на месте стройки в виде группы строительных роботов, переделанных для научного исследования. Мы можем выяснить некоторые базовые физические параметры, но не знаем, как это существо думает, какими естественными способами защиты может обладать…

— Что тебе необходимо выяснить? — спрашивает шимп, демонстрируя спокойную рассудительность.

Мы уже не можем выяснить! — хочется заорать мне. У нас есть только то, что мы сейчас знаем! К тому времени, когда фоны на стройке смогут изготовить то, что нам нужно, мы уже пройдем точку необратимости! Пойми наконец, тупая машина, что мы скоро убьем существо, которое умнее всей человеческой истории, а тебе лениво хотя бы переместить нашу трассу на свободное место по соседству?

Но, разумеется, если я это скажу, то шанс Острова на выживание упадет от низкого до нулевого. Поэтому я хватаюсь за единственную оставшуюся соломинку: возможно, достаточно уже имеющихся данных. Если собрать новые не получится, то, может быть, задачу решит анализ?

— Мне нужно время, — говорю я.

— Конечно, — соглашается шимп. — Бери столько времени, сколько нужно.

Шимпу мало просто убить это существо. Шимп хочет на него еще и плюнуть.

Под предлогом помощи в моем исследовании он пытается вскрыть противоречия Острова, разобрать его на части и заставить их соответствовать притянутым за уши земным прецедентам. Он рассказывает мне о земной бактерии, которая благоденствует при радиационном фоне в 1,5 миллиона рад и смеется над космическим вакуумом. Показывает фотографии неубиваемых малюток-тихоходок[16], способных свернуться калачиком и заснуть на границе абсолютного нуля, чувствующих себя как дома и в глубоководных океанских разломах, и в космосе. При наличии времени, возможности и первоначального толчка кто знает, насколько далеко смогли бы зайти эти симпатичные маленькие беспозвоночные? Разве не могли они пережить смерть родной планеты, сцепиться, превратиться в существа, живущие колониями? Какая чепуха.

Я пытаюсь узнать все, что могу. Я изучаю алхимию, с помощью которой фотосинтез превращает свет, газ и электроны в живую ткань. Я изучаю физику солнечного ветра, который надувает пузырь, вычисляю нижние уровни метаболизма для формы жизни, фильтрующей органику из космического эфира. Я восхищаюсь скоростью мыслей этого существа: они мчатся по мембране почти так же быстро, как летит «Эри», что на несколько порядков выше скорости нервных импульсов любого млекопитающего. Наверное, тут есть какие-то органические сверхпроводники — нечто такое, что перебрасывает почти без сопротивления замороженные в космической бездне электроны.

Я знакомлюсь с фенотипической пластичностью и нечеткой приспособляемостью — этой основанной на случайностях эволюционной особенностью, позволяющей видам существовать в чужой окружающей среде и проявлять новые черты, которые им никогда не требовались дома. Возможно, именно за счет этого форма жизни, не имеющая естественных врагов, может обзавестись зубами, когтями и готовностью пустить их в ход. Жизнь Острова зависит от его способности убить нас, и я должна отыскать нечто, что делает его угрозой.

Но нахожу лишь нарастающее подозрение, что обречена на неудачу — ибо насилие, как я начинаю понимать, есть феномен планетарный. Планеты — жестокие родители эволюции. Сама их поверхность благоприятствует войнам, концентрации ресурсов в плотно защищенные участки, которые можно завоевать. Сила притяжения вынуждает транжирить энергию на сосудистые системы и скелетные опоры, вести бесконечную оборону против ее попыток расплющить тебя в блин. Сделай один неправильный шаг, спрыгни с чуть более высокого насеста, и вся твоя драгоценная архитектура мгновенно разобьется вдребезги. И даже если тебе повезет в этой борьбе и ты сможешь обзавестись каким-нибудь неуклюжим бронированным каркасом, чтобы выдержать медленное выползание на берег, то долго ли придется ждать, пока планета не притянет какой-нибудь астероид или комету, который рухнет с небес и обнулит твои часы? Стоит ли удивляться нашим убеждениям, что жизнь есть борьба, что нулевая сумма [17] была законом Божьим и что будущее принадлежало тем, кто раздавил конкурентов?

Здесь правила совершенно иные. Большая часть космоса спокойна: ни дневных или сезонных циклов, ни ледниковых периодов или глобальных тропиков, ни широких размахов маятника между жарой или холодом, спокойствием или буйством. Предшественники жизни здесь в изобилии: в кометах, на поверхности астероидов, в туманностях, размазанных на сотни световых лет. Молекулярные облака светятся органической химией и жизнетворной радиацией. Их огромные пыльные крылья теплеют в инфракрасных лучах, отфильтровывают жесткое излучение, создают звездные ясли, которые лишь чахлый беженец со дна гравитационного колодца способен назвать смертоносной средой.

Дарвин здесь превращается в абстракцию, некий курьез. Этот Остров обращает в ложь все, что нам когда-либо говорили о механизме жизни. Питаемая солнечной энергией, идеально адаптированная, бессмертная, она не ведет борьбу за существование: где здесь хищники, конкуренты, паразиты? Вся жизнь вокруг этой звезды есть один огромный континуум, один великий акт симбиоза. Природа лишена окровавленных клыков и когтей. Здесь она стала рукой помощи.

Лишенный способностей к насилию, Остров пережил планеты. Не обремененный технологиями, он стал умнее цивилизаций. Он неизмеримо разумнее нас, и он… добрый. Он должен таким быть. С каждым часом я все больше в этом уверена. Как он вообще может представить, что такое враг?

Я вспоминаю, как обзывала его, пока не узнала больше. Мясной пузырь. Циста. Теперь такие слова для меня граничат со святотатством. Я никогда их больше не произнесу.

Кстати, есть и другое выражение, которое подойдет еще точнее, если шимп добьется своего, — убийство на дороге. И чем дольше я смотрю, тем больше боюсь, что проклятая машина права.

Если Остров и способен защищаться, то я не вижу, как именно.

— Знаешь, «Эриофора» невозможна. Она нарушает законы физики.

Мы сидим в одном из альковов для общения, чуть в стороне от «брюшного хребта» корабля — перерыв после библиотеки. Я решила начать еще раз с основных принципов. Дикс смотрит на меня с понятной смесью недоверия и смущения: мое утверждение почти настолько глупо, что не заслуживает отрицания.

— Это правда, — заверяю я. — Для разгона корабля с такой массой, как у «Эри», особенно для релятивистских скоростей, необходимо слишком много энергии. Примерно как мощность звезды. Люди рассчитали, что если мы вообще когда-нибудь отправимся к звездам, то придется лететь на корабле размером с твой палец. С экипажем из виртуальных личностей, записанных в чипы.

Это звучит бессмысленно даже для Дикса.

— Неправильно. Если нет массы, то нельзя и падать в любом направлении. «Эри» не смог бы даже лететь, будь он настолько маленьким.

— Но предположим, что ты не можешь переместить любую часть этой массы. Нет ни «червоточин», ни туннелей Хиггса — ничего, что могло бы перебросить твое гравитационное поле в направлении полета. Твой центр массы просто сидит… в центре твоей массы.

Дикс дергает головой:

— Но у нас все это есть!

— Конечно, есть. Но очень долго мы этого не знали.

Его нога нервно постукивает по палубе.

— Это история нашего вида, — поясняю я. — Мы думаем, что во всем разобрались, что разгадали все тайны, а потом кто-то натыкается на фактик, не укладывающийся в парадигму. И всякий раз, когда мы пытаемся заклеить трещину, она становится шире, и не успеваем мы опомниться, как все прежние взгляды