Он снова хмурится, но теперь уже как-то иначе:
— Почему шимп?
— Ты о чем?
— Почему ты называешь его шимп?
— Мы называем его шимп. — Потому что первый шаг, чтобы очеловечить что-то, — дать ему имя.
— Я справлялся. Это сокращение от «шимпанзе». Глупое животное.
— А по-моему, шимпанзе считались довольно умными, — вспоминаю я.
— Но не такими, как мы. Они даже не умели говорить. А шимп может говорить. И он намного умнее тех животных. Такое имя — оскорбление.
— А тебе-то какое дело?
Он лишь смотрит в ответ. Я развожу руки.
— Ладно, он не шимп. Мы так зовем его, потому что у него примерно такое же количество синапсов.
— Значит, вы дали ему маленький мозг, а потом все время жалуетесь на его тупость?
Мое терпение вот-вот кончится.
— Тебе есть что сказать или ты лишь бессмысленно выделяешь углекислый газ?..
— Почему его не сделали умнее?
— Потому что нельзя предсказать поведение системы более сложной, чем ты сам. И если ты хочешь, чтобы проект остался на рельсах и после того, как тебя не станет, ты не вручишь бразды правления тому, у кого гарантированно появятся собственные планы. — Боже праведный, неужели никто не удосужился рассказать ему о законе Эшби?[14]
— Значит, его подвергли лоботомии, — сказал Дикс, чуть помолчав.
— Нет. Его не сделали тупым. Его создали тупым.
— Может быть, умнее, чем ты думаешь. Ты настолько умнее, у тебя свои планы, так как вышло, что он все еще контролирует ситуацию?
— Не льсти себе, — бросаю я.
— Что?
Я позволяю себе мрачно улыбнуться:
— Ты лишь выполняешь приказы нескольких других систем, намного более сложных, чем ты. — Надо отдать должное и им: хотя они и мертвы уже миллионы лет, эти проклятые админы проекта все еще дергают за веревочки.
— Ничего не понимаю… Я выполняю?..
— Извини, дорогой. — Я мило улыбаюсь своему идиоту-отпрыску. — Я не с тобой разговариваю. А с тварью, которая заставляет все эти звуки исходить из твоего рта.
Дикс становится белее моего нижнего белья. Я отбрасываю притворство:
— Ты что себе вообразил, шимп? Что ты сможешь послать этого щенка вторгнуться в мой дом, а я этого не замечу?
— Нет… это я, — бормочет Дикс. — Это я говорю.
— Он тебя натаскивает. Ты хотя бы знаешь, что такое «лоботомия»? — Я с отвращением встряхиваю головой. — Ты думаешь, я забыла, как работает интерфейс, только потому что мы сожгли свои каналы прямой связи с компьютером? — На его лице начинает возникать карикатура на удивление. — О, даже не пытайся. Ты не спал и во время других строек, поэтому должен это знать. И ты осведомлен, что мы отключили и интерфейсы в своих каютах, иначе не пришел бы шпионить. И твой господин и повелитель ничего не может с этим поделать, потому что нуждается в нас, и поэтому мы достигли состояния, которое можно назвать договоренностью.
Я не кричу. Тон у меня ледяной, но голос ровный. И все же Дикс почти съеживается.
Я понимаю, что тут для меня открывается некая возможность. Я слегка оттаиваю и мягко произношу:
— Знаешь, ты ведь тоже можешь это сделать. Сожги свой линк. Я даже разрешу тебе заглянуть сюда потом, если захочешь. Просто поговорить. Но только не с этой штукой в голове.
На его лице паника, и, против всех ожиданий, это едва не разбивает мне сердце.
— Не могу, — умоляюще бормочет он. — Как я буду что-то узнавать, как буду учиться? Ведь наша миссия…
Я честно не знаю, кто из них говорит, поэтому отвечаю обоим:
— Нашу миссию можно выполнять разными способами. И у нас более чем достаточно времени, чтобы испробовать все. А Дикса я буду рада видеть, когда он окажется один.
Они делают шаг ко мне. Еще шаг. Рука, подрагивая, протягивается вперед, а на кособоком лице появляется непонятное выражение.
— Но я твой сын, — говорят они. Я даже не снисхожу до отрицания.
— Убирайтесь из моего дома!
Человек-перископ. Троянский Дикс. Это что-то новое.
Прежде, в периоды нашего бодрствования, шимп никогда не осмеливался на такое проникновение. Обычно он ждал, пока мы все уснем, и лишь потом вторгался на наши территории. Я представляю специально изготовленных роботов, которых никогда не видели глаза человека, собранных в долгие темные тысячелетия между стройками. Вижу, как они перетряхивают выдвижные ящички и шарят за зеркалами, просвечивают переборки рентгеном и ультразвуком. Терпеливо, миллиметр за миллиметром, обыскивают катакомбы «Эриофоры» в поисках любых секретов, которые мы могли бы послать друг другу сквозь время.
Прямых доказательств этому нет. Мы оставляли индикаторные проводки и разные сигнальные штучки, чтобы предупредить о возможном проникновении, однако нет признаков, что к ним прикасались. Хотя это, конечно, ничего не значит. Может, шимп и тупой, но он еще и коварный, а миллиона лет более чем достаточно, чтобы перепробовать все способы слежки, используя незамысловатую грубую силу. Задокументировать каждую пылинку, совершить свои безобразия, а потом вернуть все на исходные места.
Мы слишком умны, чтобы рисковать и обмениваться посланиями во времени. Никаких шифрованных стратегий, любовных писем или болтливых открыток с космическими видами. Мы держим все это в головах, куда враг не проберется. Наше неписаное правило: не разговаривать. Единственное исключение — беседы наедине.
Бесконечные идиотские игры. Я иногда почти забываю, из-за чего мы пререкаемся. Все причины кажутся такими тривиальными сейчас, когда я увидела бессмертное существо.
Может быть, для вас это ничего не значит. Бессмертие, наверное, для вас уже древняя новость. Но я даже вообразить его не могу, хотя прожила дольше многих звезд и планет. У меня есть только моменты: двести или триста лет, которые надо растянуть на срок существования Вселенной. Я могу стать свидетелем любой точки во времени (или любой из сотен тысяч), если нашинкую свою жизнь достаточно тонко — но я никогда не увижу всё. Никогда не увижу даже доли всего.
Моя жизнь закончится. Я должна
Когда приходишь к полному осознанию заключенной сделки — после десяти или пятнадцати строек, когда совершенный обмен покидает пределы только лишь знания и глубоко, как раковая опухоль, проникает тебе в кости, — становишься скрягой. Ты ничего не можешь с этим поделать. Моменты бодрствования ты сводишь к жесточайшему минимуму: только-только чтобы хватило для завершения стройки, спланировать очередной ответный ход против шимпа — совсем чуть-чуть (если ты еще не лишился потребности в человеческом контакте) на секс, объятия и толику человеческого комфорта на фоне бесконечной темноты за бортом. А потом ты торопишься обратно в склеп, чтобы сохранить остатки человеческой жизни в этом расширяющемся космосе.
У нас было время на образование — для сотни университетских дипломов благодаря лучшей обучающей технике. Я никогда этим не утруждалась. Зачем жечь тонкую свечку моей судьбы ради простого набора фактов, транжирить мою драгоценную, бесконечную и такую короткую жизнь? Только глупец
