оказавшись спиной ко всем, я услышал чей-то голос около правого плеча: «Хорошая работа, Лэнни», — прозвучало пронзительно и беззаботно. Рядом никого не было. Слезы навернулись на глаза, когда я дернул дверцу и запрыгнул внутрь. Водитель, остававшийся в машине, выглянул оценить обстановку. Он посмотрел на меня, моргнул, но не обмолвился ни единым словом. Наши нашлемные фонари выхватывали маленькие кусочки льда, падающего с размытого неба. Я хотел оказаться дома. Потом, когда отдохну, непременно пойду в магазины и библиотеки и сожгу книги о приключениях Старика, потому что случившееся сегодня само по себе предало огню его историю.
Дверца около меня распахнулась.
— Что было внутри? — кричал Раксби. — Что он уничтожил?
— Не знаю, — ответил я. — Я вам все рассказал.
— Газы? Думаешь, следует проверить это место на токсины или еще какие химикаты? Черт побери, что это был за взрыв?
— Не знаю! — гаркнул я, по-настоящему повысив голос, вусмерть уделанный тем, что случилось, разрушенный самим собой и пришедший на собственные руины.
Раксби лишь бросил взгляд в сторону черной метки на льду.
— Вот дерьмо! — выругался он, приказал: — Подвинься. — И я переместился в середину. Он ткнул большим пальцем в сторону другого транспорта: — Он оттуда сможет выбраться?
Не подумав, я брякнул:
— А ты уверен, что он все еще там?
Он тут же нажал кнопки на дверце.
— Эй, лейтенант, — позвал он в микрофон. — Вы уверены, что он у вас?.. — Потом передал мне с ненавистью во взгляде: — Он сказал, что смотрит на него… Ладно, спасибо… Хорошая попытка, — кивнул он мне.
Наша машина рванулась вперед и мерно заколыхалась, нагоняя предыдущую: всю дорогу к самолетам я наблюдал зад первого транспорта, словно его задняя дверца могла чудесным образом раскрыться и явить группу вооруженных людей, глазеющих в светлое пустое пространство посередине.
Держась за дверной косяк, я все равно не сумел достаточно отклониться, когда Моравиа выбросила вперед маленький костистый кулачок, и получил прямо в челюсть. Я отлетел назад. Жена окликнула меня с кухни. Вместо того чтобы выставить защитный блок руками, я попытался перевернуться. Но не успел: Моравиа рванула меня за рубашку, и я оказался уже на ногах. Где-то поблизости раздался крик Клары, и я постарался какими-то словами успокоить ее, а Моравиа в этот момент врезала мне так, что голова ударилась о косяк.
В глазах мелькнули белые вспышки, и я завалился на журнальный столик, который рухнул на пол вместе со мной. В сознание проникли неясные вопли жены. Пронзительные.
— Уйди! Уйди! — кричала ей Моравиа.
Пробормотав что-то вроде: «Все нормально», я оставался на месте, мое поверженное тело не оставляло никакого выбора.
Очевидно, Клара не обратила внимания на совет моей соратницы, подбежала ко мне, распростертому на полу, и обхватила поперек груди. Я продолжал успокаивать ее. На мой взгляд, худшее осталось позади, но она судорожно выдыхала, повторяя: «О Господи! О Господи!». Когда она приподняла меня и помогла встать на колени, я увидел, что Моравиа уселась на подлокотник дивана в гостиной.
Мне пришлось зажмуриться; дневной свет показался слишком ярким.
— Это Моравиа, — сообщил я. — От Старика.
Бывшая коллега потребовала рассказать о произошедшем. Она кое-что об этом знала: во всех сетевых газетах прошла туманная информация о рейде по захвату логова полярного террориста.
— Понимаешь, Моравиа, он прятался там. И зачем рушить базу? С какой целью? Что ему надо было утаить?
— Ты придурок. Уж от тебя-то я этого совершенно не ожидала, но ты придурок. Ты все понял не так. Думаешь, этот Раксби и его команда столь надежны, что им можно доверить все знания Старика? И они всегда будут поступать правильно? Полагаешь, будут бережно относиться к человеческой жизни? Пораскинь мозгами. Подумай о его
— Он… увел их?..
— Разве кто-нибудь остался внутри, когда раздался взрыв? — наклонилась она вперед. — Нет. Верно? Не было никого! — Она снова выпрямилась. — Он удостоверился, что никто не пострадает. Старик сдался, чтобы не навредить никому. Все, что он делал, — это защищал людей. Если бы он не хотел быть пойманным, его бы никогда не нашли. Он знал, точно знал, что ты расскажешь им о цитадели.
— Я?
— Или еще кто-нибудь… Но в любом случае не я. Он дал им понять, что всему конец. Нас больше никогда не будут преследовать. В этом нет необходимости. Мы ничего не знаем, Старика поймали, все секреты взлетели на воздух, прежде чем они кинули на них хотя бы беглый взгляд. Но спецслужбы захотят эти секреты выведать. Значит, их внимание сосредоточится на дознании. Представь себе, что они будут делать. Люди запуганы. Нет никаких гарантий безопасности. Нет никакого порядка… И теперь, — сделала она вывод, — ни один из нас не защищен.
— Ты говоришь…
— Я не имею в виду нас с тобой и других, кто работал со Стариком. Я имею в виду — ВСЕ. Люди, которые приходили за помощью. Понимаешь? Кто теперь будет присматривать за людьми? К чему это приведет?
Что-то в ее словах показалось… Клара тоже это услышала и взглянула на меня. Определенно, моя соратница неуравновешенна, ее мысли затуманены. Когда я посмотрел на Моравиа, ее рука двигалась от нагрудного кармана рубашки… Ее пальцы коснулись губ…
— Какая жизнь без него? — сказала она и крепко сжала зубы.
Когда я нетвердо встал на ноги, ее голова откинулась назад, а тело выгнулось мучительной дугой. Годы несколько замедлили мою реакцию, но даже в славные дни моей молодости, когда я выдерживал гонку с великими, я все равно бы не успел.
Отчасти она была права. В последовавшие за этим дни все казалось иным: менее выразительным, более жестким, тяжелым, непереносимым. Хотя долгие годы перед печальным событием я с ним не пересекался, вера в Старика и его секретные труды укрепляла меня, повышала мою самооценку. Теперь я это прочувствовал.
Старик взял на себя обязательство, принял присягу, которую сам и сочинил. Я однажды прочитал ее: она висела в рамке над его рабочим столом, написанная от руки печатными буквами на небольшом желтоватом листе бумаги, озаглавленная просто — «Клятва». Не вспомню ее дословно, но там было что-то о поддержке любого, кому потребуется помощь, об использовании любой возможности и каждой способности, которой он обладает, для служения людям, о дальнейшем совершенствовании этих способностей. В последних строках говорилось о мире и воздержании от неоправданной жестокости.
Никогда за все мои годы работы со Стариком ни один из нас, его команды, не декламировал «Клятву» и не давал обязательства проявлять лояльность. Мы не подписывали никаких соглашений и не заключали контрактов. Полагаю, имелось в виду, что мы просто следовали за ним. Возможно, он рассуждал так: несмотря на наши многочисленные слабости, в нужный момент мы делали все правильно или, на худой конец, учились делать это лучше.
Я формулировал эти мысли, стоя студеным вечером на лужайке позади дома, уже в отставке, уже женатый. Но не мертвый, а следовательно, не был глух к голосам людей, страждущих милосердия.
Только я не знал, что делать.
И пришел к пониманию того, что имела в виду Моравиа: логика Старика — математика его морального сознания — была далека от моей. Когда он заставил правительство продолжать охоту, то скрупулезно
