она и являлась, в сотнях ячеек дремали до поры до времени космические мурашки, небольшие ракеты- перехватчики, предназначенные для уничтожения вражеских боеголовок и спутников. В режиме накопления энергии на толстом конце станции разворачивался огромный цветок, вбирающий своими нейрометаллическими лепестками солнечную энергию, и станция становилась похожа на помесь ананаса с подсолнухом. Метеоритами, космической пылью и всяким орбитальным мусором хищный цветочек тоже не брезговал, исправно преобразуя их в рабочее вещество для двигателей «мурашек», космических буксиров и челноков, создавая резервные запасы материала для наращивания собственных объемов, синтеза новых «мурашек» и восстановления тех же челноков, сожравших при выходе на орбиту свои крылья. Космическая платформа была самодостаточна и могла существовать практически вечно.

Формирование ее личности было одной из самых сложных задач нейропрограммирования, справиться с которой в одиночку не смог бы самый талантливый оператор. Поэтому в станцию вложились все, кого знал Еремей. Здесь осталась частичка Кольки Говорова, Лёвки Гусовского, Володьки Петрова, Женьки Макарова, Вальки Чегодяша, Юрки Моргенштерна и многих других, с которыми Сергей Павлович был когда-то молод. Колька умер, прихватив с собой свое, но такое случается только тогда, когда между оператором и системой существует полный двухсторонний контакт. Так что Кольки здесь больше нет, а вот другие остались навсегда. Станция залатала прорехи в сознании, вызванные Колькиной смертью, и продолжала жить. И ее создатели жили в ней и могли жить вечно. Точнее, до тех пор пока станция не умрет. Стало быть, до сегодня. И он, давнишний Серёга Еремей, молодой, тощий и веселый, тоже здесь, а значит, и ему придется умереть. Во имя мира во всем мире.

Старый Еремей недовольно поморщился: снова на лирику пробило, лирика лирикой, а дело делом. Он старый оборонщик, и интеллигентская рефлексия ему не к лицу. Вспомнилось киплинговское: «Ты не видывал смерти, Дикки? Смотри, как уходим мы». В сущности, неумно, но впечатляет. «Понты», — как говорили во времена его молодости. Но понты — это пустое. Уходить надо вовремя, а эффектно или нет, с понтами или без — это совершенно неважно.

Станция вытянула навстречу челноку губы, словно для поцелуя, но вместо этого сглотнула кораблик, как мелкую рыбешку. На миг потемнело, потом челнок раскрылся по всей длине, словно спелый стручок, и Еремей понял: путешествие закончилось.

«Дома, — подумал он. — Как же давно я здесь не был».

Он прошел к лифту, и лифт вспомнил его и послушно вознес в рубку управления. Рубка узнала его и открыла люк в управляющий кокон — святая святых станции. Сергей Павлович нащупал за пазухой комбинезона старый пистолет и большим пальцем поднял флажок предохранителя. Так, на всякий случай.

Потом он поудобнее устроился в ложементе и надвинул на голову нейрошлем.

И во Вселенной сразу же стало тесно.

Аксонное сознание не отличало живых от мертвых, оставшиеся в нем были навсегда живы, и эти оставшиеся молодой, весело галдящей оравой ворвались в мозг Еремея.

— Привет, Серёга!

Это Женька Макаров, системщик, философ и пьяница.

— Доброе время, старик!

Это Лёвка Гусовский, поэт и аксонный схемотехник.

— Здорово, придурок!

Это Вовка Петров. Администратор и снабженец, умеющий достать все, что угодно, торгаш и барыга, а еще специалист дать в морду.

И все они были нейрооператорами.

Они врывались в его мир — сильные, молодые, живые, они были ему рады, тянули к нему руки, хлопали по плечам, они не изменились во вселенной, созданной их разумами. И им не было никакого дела до того, что на самом деле они мертвы.

Потом стали проявляться созданные ими нейросущности.

Сущности боевых машин, кораблей, зенитных комплексов, автоматических гранатометов осторожно, с опаской обнаруживали себя и сливались с сущностью нейрооператора. Они не верили ему, потому что угадывали его намерения, они не хотели умирать, и все-таки родство оказалось сильнее инстинкта самосохранения, поэтому их становилось все больше и больше, и наконец вся Вселенная загудела, заполненная до отказа.

И Еремей слился с ними.

— Делай, что задумал, — сказал Лёвка. — Лично я — за.

— Людей имеют право убивать только люди, — подтвердил Женька. — А иначе человечество выродится.

— Что ты зажался, как гимназистка на бацалке? — проорал Петров. — Не тяни! И так уж тошно.

И маленький пожилой человечек, сохранивший связь с реальным миром, дотянулся до рубчатой рукоятки, вытащил из-за пазухи старый «вальтер», зажмурился и выстрелил себе в висок.

И разумное оружие умерло вместе с ним.

А тысячи тонн нейрометалла орбитальной платформы, потеряв разум и волю, превратились в ослепительный раскаленный сгусток, чудовищный бенгальский огонь, видный и ночью, и днем. Такое количество нейрометалла не могло умереть сразу. Трое суток над Землей плыла ослепительно яркая звезда.

И тогда, как обычно, ниоткуда появились волхвы, и звезда показала им путь.

Звезда привела их в город, в котором не осталось оружия, но остались люди, а значит — ненависть, любовь, желание жить и способность убить.

Волхвы шагали по темным улицам молча, не разговаривая, в сущности, им не о чем было говорить, их дело — отыскать уцелевшего и принести ему дары.

Наконец звезда распалась по небу ворохом серебряных искр, и волхвы поняли, что они пришли.

На груде промасленной ветоши, в углу затерянной среди городских кварталов мастерской, за остывающими после дневных трудов старыми, еще времен ленд-лиза, станками, лежал новенький пистолет-пулемет, тайком изготовленный из украденного нейрометалла беспутным учеником слесаря- инструментальщика. Мальчишке не нужны были аксонные индукторы, для того чтобы чувствовать металл, каждую детальку он вытачивал вручную, шлифовал и подгонял, пока не добился совершенства. Мальчишка любил оружие, и новосотворенный автомат отвечал ему взаимностью, хотя бы потому, что больше никого в этом мире не знал.

Сейчас мальчишка спал, уронив кудлатую голову на верстак.

Обитая жестью дверь отворилась, и в пахнущее железной гарью помещение вошли волхвы. Как полагается, они принесли дары — пузырек ружейного масла, ершик для чистки ствола и два рожка с патронами.

Прежде позволим себе толику формального, но необходимого биологического «ликбеза». В справочниках симбиоз определяют следующим образом: «Форма совместного существования двух организмов разных видов, включая паразитизм (антагонистический симбиоз)». При этом в НФ-литературе обычно забывают, что паразитизм — тоже форма симбиоза. В результате под последним фантасты частенько понимают лишь