— Угу. Есть у нас эти сутки… а остальные?

— Те двое, что были за дверью, предпочли скрыться. Второго уже забрала полиция.

— Кстати, новость, — грустно сообщила Мария. — Дэн Колли застрелен. Вчера. В собственной приемной. Разыскивают Андреаса Марко.

— А как я оказалась в другой комнате? Или мне это приснилось?

Вновь обволакивающий холод. В такой компании быть мне вечно простуженной!

— Я тебя выдернул. Чего только не сделаешь в состоянии стресса.

«Тебя». Договорились, значит. Всего-то и нужно было подставиться под пулю…

— Научишь?

— Потом.

Я неожиданно вспомнила свой давешний бред про маску. Спросила:

— И что, все лошадки такое носят? А я почти соблазнилась…

— Только самые невезучие, — отвечает почему-то Мария. — Которым морду плазмой жгли. На глазах у…

Холод превращается в зверскую стужу, и я быстро говорю:

— Мария, прекратите! Это не тема для обсуждения.

Она замолчала, но морозец развеялся еще не скоро.

«Крылатый» элегантно завершает разворот, вливаясь в поток швартовочных дорожек. Космос пахнет земляникой — здесь нас ждет суетный порт, несколько разовых контрактов и, возможно, удача. Космос играет в очередную жизнь, предложенную Яром — образы скользят по краю сознания: музыка чьей-то юности. Мы идем за мечтой. За своей или чьей-нибудь, если нам по пути. Три тысячи жизней Яра — три тысячи горящих окон, до которых мы можем долететь, если захотим. Да, не тридцать тысяч. Но куда нам столько сейчас-то? Дайте добраться до самых близких.

Кручу в руках маску, которая не маска. Уж вернуть симбионту нормальный человеческий облик современная медицина оказалась способна.

Яр хотел ее выкинуть. Но мы с Андреем уболтали оставить на память и в назидание потомкам.

Изнутри она пористая и рельефная, снаружи — гладкая. Дотрагиваться неприятно, но само действие завораживает.

А лицо у него оказалось совсем не такое, как я придумала. На мой вкус, настоящее гораздо симпатичнее. И он по-прежнему говорит мало — короткими колкими фразами. И холодом обжигает ничуть не хуже, чем раньше. И терпеть не может, когда при нем говорят о событиях шестилетней давности. Мы деликатничаем, хотя общими усилиями почти выстроили полную картину тех событий…

— Ильза, швартуемся. Посмотри, пожалуйста, где нам приткнуться…

— А сам?

— А кто у нас интуит?

— Так и быть, сделаю.

— И пожалуйста, убери с глаз моих эту штуку… отвлекает.

Если бы его спросили сейчас, как он представляет себе счастье, он бы ответил, что счастье — это пить пиво и смотреть на дождь. Почему именно пиво, спросили бы его, и почему под дождь, а он удивился бы, что люди не понимают таких простых вещей, и ушел бы смотреть на свой дождь из-под навеса какого- нибудь летнего кафе, знаете, бывают такие навесы, полосатые, открытые со всех сторон. Таких уже давно не делают? Жаль! Оттуда так удобно смотреть на дождь и тоненьких девушек — марионеток, прыгающих на серебряных небесных нитях через лужи. Почему на девушек? А для чего же тогда смотреть на дождь, если под ним нет ни одной хорошенькой девушки? Кроме того, на девушек смотреть приятно всегда. И пиво под дождь идет просто замечательно.

Только никто не спрашивал. Видимо, никого не интересовало его представление о счастье. Ну и черт с ними!

В соседней комнате грохнуло, взревело как-то сразу, без разгона, потом раздался хриплый рев, словно певцы соревновались, кого громче стошнит в микрофон. Сын включил музыку. Он знал, что такая вот, нарочито грубая манера пения называется «гроулинг» и что она весьма популярна у современной молодежи, а еще есть «скримминг», это когда не хрипят, а визжат.

В сумерках вспыхнул экран. Он удивился, потом сообразил, что установил таймер на шесть пополудни вместо шести утра — ошибся, все время путался с этими «am» и «pm». Потянулся было к пульту, чтобы выключить, но помедлил, пытаясь разобрать, что там такое на экране. Потом понял — во всю панель, от края до края, раскинулась холеная женская грудь с надписью от подмышки до подмышки: «Я — Бомба!». Оператор сменил план, и в неправдоподобно ярком прямоугольнике экрана появилась растрепанная дама в гостеприимно распахнутой блузке. «Я — Бомба!» — истерично-карамельным голосом выплюнула она прямо ему в лицо. «Уже понял», — буркнул он и выключил панель.

Его звали Сергеем Павловичем Еремеем. Человека с такой фамилией редко называют по имени. В детстве, естественно, его звали Ерёмой, а как же иначе-то? А потом Еремей да Еремей. И он привык, даже немного гордился. А теперь вот, на старости лет, опять стали кликать Ерёмой. Дедом Ерёмой, хотя дедом он так и не стал, только пенсионером. Сын не спешил продолжить род Еремеев. Когда-то Сергей Павлович занимался интеллектуальными системами автоматического управления с распределенными параметрами. Системы были сплошь боевого назначения, хорошие системы, умненькие и страшненькие. Потом вышел на пенсию и снова стал, как в детстве, Ерёмой. А теперь вот — опять Еремеем. Понадобился, стало быть.

Что это такое — интеллектуальные системы с распределенными параметрами? А что такое нейрометалл, вы знаете? Что-то такое слышали, да? Ну, правильно, у вас же наверняка имеется собственный глайдер или хотя бы гравипед. И про аксонные индукторы тоже? Нет, про аксонные индукторы не слышали, да и зачем? Нормальному человеку совершенно ни к чему знать, как устроен боевой нейротанк-робот или автономный