— Не понимаю, как ты мог умереть так внезапно? — неожиданно зло и сердито заговорил паренек. — Ты же был здоров.
Взгляд Георга был пустым, непроницаемым.
— Старость, понимаешь ли. Сердце поизносилось, легкие. А печень… Про маразм я, кажется, уже упоминал?
— Неправда! Ты еще крепкий, бодрый!
— Был бодрый, — поправил дед, вставая.
— Ты не имел права оставлять меня одного!
— Скотина я эгоистичная, — покаянно согласился Георг.
С далеко не старческой быстротой он выпорхнул из кухни и, прежде чем Пит успел опомниться, заклинил дверь снаружи шваброй и стулом.
— Деда, пусти!
— Как же. Еще побежишь меня снова выкапывать.
Загремели ключи, и Пит остался наедине с похрапывавшим псом.
Выбраться из квартиры пареньку удалось только под утро. Защелкнув на шее баргеста новый ошейник с поводком, он побрел к кладбищу, гадая, что на этот раз изобрел дед, чтобы помешать воскресить себя.
Возле безымянной могилы Пит остановился и какое-то время топтался на месте, беспомощно озираясь, не в силах поверить в произошедшее.
Земля была по-прежнему разворочена, гроб распахнут.
Георга в могиле не оказалось.
Пит бросился к сараю, обшарил полки и обнаружил, что пропала лопата и несколько веревок. На дощатом полу валялась пуговица — коричневая, старомодная. Он сел возле нее на корточки, сдерживая глупые детские слезы.
Где теперь искать деда? В лесу? В море? На пляже? В чужой, неизвестной могиле? Ерундовая задача для опытного некроманта, непосильная — для подростка.
— Я стану опытным, обещаю! Стану известным, стану настоящим мастером! — прошептал он. — Я найду тебя и сделаю так, чтобы мы оба могли жить.
Скакавший рядом баргест положил ему лапы на плечо и лизнул в мокрую щеку. Пит сжал пуговицу в кулаке и поднялся.
— Идем, — сказал он. — Пора и потрудиться.
Волны шуршали галькой возле пещерки, на маленьком острове, где гостили только чайки. Завалив вход, Георг отбросил лопату и улегся на камни, отсчитывая последние удары сердца. Под голову он пристроил табличку, снятую перед ритуалом с могилы внука, несколько дней назад. Четкая надпись 'Пит Янсон, 20 апреля 2000 — 1 марта 2010' — сейчас была не видна, но она и так огнем горела в его памяти.
'Парню рано было в землю, — в который раз подумал дед. — Слишком рано. Пусть поживет еще, глядишь — и правда прославит род. Интересно, поймет ли он когда-нибудь, что произошло, вспомнит ли? Чертов автобус. Чертов. Автобус'.
Георг закрыл глаза и увидел русоволосого мальчишку, ведущего на поводке здоровенного лохматого пса. Они шли вперед — небыстро, поглядывая по сторонам — темными тропами, светлыми путями.
Александр Гордиан
А был ли Гагарин?
Беллетрист Даниил Шмустрый еще во времена ученичества дал зарок не начинать текст со сцены похмелья. Он заходил от основ, от земли-матушки, мол, грозовые тучи заволакивали небо, копья молний били в землю — и во втором абзаце, не раньше, являл героя миру. «Вспышка боли озарила затуманненое сознание, и генерал спецназа Егор Шеремет по прозвищу Смерш очнулся в окружении крестоносцев».
Да, как-то так. Шмустрый возделывал жирную ниву провалов во времени и прочей альтернативы, и с зачином всегда имел проблемы. Фантазии не напасешься придумывать, каким бесовским промыслом генерала занесло к псам-рыцарям. Ну, взрыв, молния. Секретный эксперимент, наконец. Банальной пьянки Даниил чурался, как приема нелитературного, а поди ж ты! Жизнь распорядилась по-своему.
Беллетрист отклеил щеку от столешницы и повел головой, слушая звенящую пустоту внутри черепа.
«Эк, меня», — подумал Даниил. — «Погорячились вчера с абсентом!»
Собственно, ничего экстраординарного он не увидел. Лаборатория, советская, предынфарктно- перестроечных лет, судя по оборудованию. Много их, лабораторий, повидал Шмустрый во времена научно- технической молодости.
И все бы ничего, но за приборным стендом вполоборота сидел человек. Смутно знакомый человек. Даниил бочком-бочком как краб подкатился ближе.
Не может быть!
Человек развернулся навстречу. Улыбнулся знаменитой улыбкой.
— Здравствуйте, Даниил Сергеевич, — сказал Юрий Гагарин.
«Мамой!» — была Шмустрому вторая мысль. — «Мамой клянусь, больше ни капли!..»
Примерно в то же время, в Москве на площадь трех вокзалов выпрыгнула из переулка лихая машина шестой модели, ведомая джигитом немолодых годов и приятной наружности.
— В Душанбе, да? В Душанбе тепло! — развлекал пассажира джигит. — А здесь холодно. Двенадцатое апреля, праздник космонавтики — и холодно!
Пассажир цокал языком. Он не знал такого праздника и вообще думал, что космонавты стоят на дорогах с черно-белыми палками. И что им каждый день — праздник.
— Вах! — огорчился джигит и за оставшуюся до вокзала минуту провел краткий ликбез.
— …и сказал «поехали»! Наш парень! — джигит отставил большой палец. — Я его сам видел, руку жал. Он тоже из Душанбе, жил на улице Гагарина — у любого спроси.
Груженный мешками пассажир отчалил в сторону Душанбе, в машину тут же сел новый.
— Куда едем? — спросил джигит.
— В Домодедово, — распорядился новый и мягко пожурил. — Зачем же выдумывать, Роман Абдулсалимович? В Душанбе я бывал только проездом…
А на другом краю Земли, в гостиной собственного дома в пригороде Лос-Анджелеса моложавая женщина, не веря глазам, перечитывала открытку.
— А я говорил, Джен, у тебя получится! — добродушно гудел муж.
— Вау, бабушка! — пищали внуки. — Ты выиграла викторину?! Ты победила Умного Ларри?!
— Ма, ты супер! — обнимал сын. — Мы тобой гордимся! А кто это?
С открытки широко улыбался человек.
Женщина вдруг разозлилась.
— Сашка, — сказала она по-русски, и понял ее только сын. — Это Гагарин! Ты-то мог бы запомнить, хотя бы в детстве!
