хриплый, безумный вой неизвестного чудовища, рвущегося на волю. Воя, она продолжала биться о камень, пока не налетела на расселину в скале, втиснулась в нее, и зажатая между камней, исчезла с глаз Тиугдала. Слышался только неумолчный вой. Это была агония.

Не сознавая, что делает, Тиугдал развернулся и бросился прочь по высохшему руслу через каменный лес, а проклятый крик гнался за ним, не затихая, и только когда прохладный ветер ударил ему в лицо, он осознал, что из-за этого крика и усталости не услышал шума прибоя.

Тиугдал сбежал по берегу вниз и свалился ничком на мокрый песок у самой кромки воды, зажимая уши руками. Хотел он лишь одного — не слышать воя.

Что-то тяжелое шлепнулось у самого его лица. Тиугдал разлепил веки. Перед его носом валялся вдребезги разбитый сапог. Не в силах сопоставить увиденное с действительностью, Тиугдал поднял голову.

Женщина сидела на плоском камне у песчаного спуска и стаскивала с ноги второй сапог. Подошва его была оторвана.

— Дальше босиком пойду, — сообщила она совершенно обычным, хотя и несколько осипшим голосом. — Жарко…

Вид у Тиугдала, должно быть, был совершенно ополоумевший, потому что она рассмеялась. ОНА СМЕЯЛАСЬ! Тиугдал уставился на нее — до предела истощенную, одетую в грязные лохмотья, со слипшимися и торчащими, как иглы, волосами, с клочьями облупившейся кожи на обожженном лице. Все ужасное, нечеловеческое необъяснимо исчезло. Глаза ее были широко открыты — тоже совершенно обычные глаза, карие, с золотистым райком.

— Я думал, ты умерла, — пробормотал он.

— С чего мне умирать?

— Ты так кричала…

— Новорожденные тоже кричат. Кричало, воплощаясь, Сердце Нимра. — Она встала, потянулась, с видимым наслаждением прошлась босиком по песку. — Сердце Нимра требовало воплощения. Это должно было произойти в храме. Поэтому я так спешила. Но не успела, и меня накрыло здесь.

— Как это? — Ее неожиданная разговорчивость не проясняла ничего. Словно она говорила на неизвестном языке.

— Силы не действуют сами по себе, — пояснила она. — Нужно войти в поле их притяжения, чтобы они вошли в тебя, завладели тобой и стали тобой. Это больно, но, похоже, не смертельно.

Она спустилась к воде и намочила себе лицо и голову. Машинально Тиугдал повторил ее движения. Она засмеялась, шлепая по воде. Что-то во всем этом было не так. Ведь она же должна сейчас падать с ног от голода и усталости, а она полна свежих сил и бодрости.

— Ты устал, — сказала она, — извини. Это все из-за меня. Но мы правильно шли, не сбились. К вечеру мы будем в деревне, а завтра — в Нимре. Там я смогу тебе помочь, но вряд ли это понадобится. В гавани Нимра сейчас стоят восемнадцать гернийских кораблей, и не меньше чем на семи тебя примут с радостью.

— Откуда ты знаешь?

— Это знает Сердце Нимра.

— Что такое «Сердце Нимра»?

Она пожала плечами.

— Трудно объяснить… есть вещь издалека… не из этого мира… из другого времени… благодаря ей можно знать все, что происходит в Нимре и многих других местах. Но сама говорить она не может. А остальное ты и сам знаешь. Однако гернийцы не забивают себе головы байками об оракуле Нимра…

Он вздрогнул. Она не могла помнить — она была безумна… Или он все же ошибался относительно человеческой природы стоящего перед ним существа — вместилища Сил: сначала марионетки их, потом хозяйки, и женский облик ее — лишь видимость?

И что тогда будет с ним самим — ведь он видел то, что видеть нельзя?

— Ничего, — сказала она. — Тебе придется просто жить.

— Ты можешь читать чужие мысли?

— Только когда люди думают обо мне. Или о Нимре, что то же самое.

Он принял это к сведению. Теперь всю жизнь придется следить за своими мыслями. И все же…

— Кто ты теперь?

— Я была никто, — спокойно ответили она. — Теперь я — Нимр.

— Нимр — это город, — сказал он и тут же вспомнил, что в мгновения опасности называл ее именем города.

Она кивнула, словно о чем-то хотела умолчать. Потом протянула ему руку.

— Идем. Недолго тебе осталось мучиться.

Он не нашел, что ответить.

На закате следующего дня они подошли к воротам Нимра, и Тиугдал в первый раз со стороны суши увидел величайший город Ируата, его мраморные и лазуритовые башни — и траурные штандарты на стенах, и черные стяги на шпилях. И еще он увидел, как поползли вверх по стенам и начали спускаться с башен эти траурные полотнища, когда в ворота ступила женщина в грязных отрепьях. Ибо только так, босиком и в рубище, владыки Нимра должны были входить в свой город.

— Мы были идиотами, когда согласились прийти в это поместье, — прошипел я.

— Поместье, — повторили тени справа.

— Бесчестье, — изрекли тени слева.

— Мы были идиотами, Фолко, — заверил Астольфо, — еще до того как получили приглашение. Но трусить уже поздно. Наберись храбрости.

— Храбрости, — гулко отозвались благожелательные тени.

— Ярости, — зловеще откликнулись злобные.

— Никого я не боюсь, — обиделся я. — Только мне не по душе эти тени, которые меня передразнивают. Словно вязнешь в тине.

— Тине.

— Паутине.

— Тени не умеют разговаривать, — отмахнулся Астольфо. — Они безмолвно таятся в своих длинных коридорах. Уверяю, такова странная особенность конструкции этого полутемного хода. Когда мы заткнемся, они тоже заткнутся. У них попросту нет дыхания, так что заговорить они не способны. Смотри, они даже пола не касаются. Бьюсь об заклад, им неизвестно, что такое земная твердь.

— Твердь.

— Смерть.

Поэтому я, по совету Астольфо, заткнулся и не промолвил ни слова, пока мы не отворили массивные двери, замыкавшие коридор. Двери с шумом захлопнулись за нами. Похоже, эти створки предназначались еще и для того, чтобы не пропускать теней, ибо мы оказались в помещении, ярко освещенном стенными факелами и рядами горящих свечей, озарявших мягким светом каждый предмет. Оказалось, что здесь полно народу: напыщенные придворные, дамы в дорогих нарядах со своими камеристками и молодыми дочерьми, угодливо улыбающиеся юнцы в шелковых коротких панталонах и со смешными шпажонками в ножнах. Хотя до нашего появления здесь жужжала обычная светская беседа, стоило нам войти, как все замолчали и уставились на меня и Астольфо с неприкрытым любопытством. Ощущение создавалось такое, что я попал ко двору властителя одного из бесчисленных карликовых государств, хотя наша хозяйка была не более чем трижды овдовевшей графиней. По крайней мере, так объяснил мне Астольфо.

Всего лишь графиней, и все же она восседала, подобно принцессе, на стуле с высокой прямой