Вместо экрана он стал смотреть на косые лучи света, падающие сквозь шторы. Прислонился спиной к изголовью, сложил руки на животе, скрестил лодыжки. Сидел неподвижно, только иногда моргал. «Как рептилия», — сказал ему один мальчишка в школе, имея в виду, как Конлин сидит в углу на трибуне в спортзале во время перерыва после ланча: «Парень, ты похож на чертову змею». В общественных местах он наблюдал, как люди дышат, следил, куда они кладут ключи, что у них в руках, как они сидят. Это не прибавляло ему популярности в школе. После он сделал на этом карьеру.
Лучи света проникали глубже, удлинялись на дешевом ковре, цвета созревали от золотистых до бронзово-оранжевых оттенков. Конлин сел на кровати и обхватил колени руками, будто голодный пес в ожидании у миски. Луч подполз к комоду, лег на телевизор, на картину, где была нарисована ваза с фруктами.
Пять пятнадцать.
Конлин покинул кровать, «крокодил соскользнул в воду». Сунул ноги в ботинки, зашнуровал их. Натянул спортивную куртку, расправил ее на кобуре, слева под мышкой. Проверил, при нем ли ключи, в том числе ключ мотеля. Посмеялся над собой, над тем, что двигается столь тихо.
Но он действительно чувствовал себя так, словно делает нечто запрещенное, будто подглядывает, собирается войти невидимым в раздевалку для девочек и не спеша смотреть, как раздевается целая волейбольная команда. Это хорошая аналогия — он ощутил, как в паху разливается жар. Он никогда не чувствовал себя злодеем, выполняя заказ. Выслеживал какого-нибудь беднягу, сбивал с ног, заклеивал скотчем рот и связывал руки и ноги, вывозил в лес, приставлял к голове «глок» и видел последнюю мольбу о пощаде в полных ужаса глазах. Никогда ни капли раскаяния.
«Душа» Конлина, если так человеку хочется это называть, напоминала закрытый консервный завод, которого боялись дети в младших классах. Место с привидениями, обычные истории: внутри живет сумасшедший, вместо руки — стальной крюк, там висят пропавшие домашние любимцы и бездомные бродяги, в темноте, истекая кровью, исчезают кусок за куском. Конлин не боялся этого здания, тогда не боялся. Это пришло потом. Когда он обнаружил, на что способны его руки. Летом после восьмого класса он оторвал кусок фанеры от окна завода и обнаружил именно то, чего ожидал. Ничего. Совсем ничего. Пустоту.
Так почему он испытывает сейчас это дразнящее чувство, откуда это ощущение, будто здесь есть нечто такое, что он может нарушить? Странная мысль пришла ему в голову, когда он покинул номер и посмотрел на красное зарево на западе от города, где толстый, раздутый шар солнца висел над горизонтом, как одно из тех иногда попадающихся яиц, которые полны крови.
«Костяной человек знает, что я его не боюсь. Он боится меня».
Конлин запер дверь, обогнул мотель, пересек Людерс-роуд и вошел в темное сердце города.
Черные кусты, раскидистые деревья — казалось, ночью их больше. Пластмассовые фонарики гирлянд сияли среди последних, хрупких листьев: фонарики в форме тыкв, белых призраков, колдуний с зелеными лицами. (Кому пришло в голову, что у колдуньи должно быть зеленое лицо?) Впереди было темно, хотя в небе все еще виднелся огненный след закатившегося солнца. Зеленоватый цвет неба медленно перешел в темно-синий, засверкали звезды.
Конлину казалось, что вокруг него распахнулись завесы, и он снова выходит на улицы своего детства. Здесь, под дрожащими на ветру кленами и дубами, сгорбившимися в преддверии холодов, был уже не век Интернета и маленьких телефонных трубок в кармане, которые фотографируют и снимают фильмы; это, скорее, напоминало ту эпоху, когда машины запирали на рычаг в форме буквы «т», у телефонов были круглые диски с цифрами, телевизоры настраивали большими, неуклюжими кнопками на передней панели. Конлин шел по тротуарам, огибающим деревья, где некоторые бетонные плиты встали горбом под напором корней. Деревья — хозяева этих маленьких городков в прерии, размышлял он; кроны деревьев — стропила над головой; корни глубоко проникают в землю и далеко выходят за пределы последних домов; стволы — это колышки, которые крепят к земле общину.
Велосипеды стояли, прислонившись к крыльцу, валялись разбросанные по двору игрушки. Лестницы, деревянные ступеньки которых были прибиты гвоздями прямо к коре, вели наверх, к ветхим платформам и домикам среди ветвей, их брезентовые клапаны на входе ветер раздувал, словно паруса пиратских кораблей. Все пронизывал теплый, рассеянный свет декоративных фонариков, уличных фонарей и окон домов.
Люди собирались на тротуарах, на вымощенных плитами тропинках, вдоль обочин, они болтали и смеялись, засунув руки в карманы курток, чтобы согреться. Некоторые кивали Конлину, другие улыбались, а кто-то не обращал на него внимания. Пожилые пары сидели в шезлонгах, накрывшись одним пледом. Висящие на верандах качели поскрипывали и раскачивались. Парок поднимался из кружек с горячим сидром, от его терпко-сладкого аромата у корня языка Конлина начала выделяться слюна. Две девочки-подростка пробежали мимо по опавшим, шуршащим листьям, кусая белыми зубами яблоки в карамели. Конлин беззастенчиво уставился им вслед, на джинсы, обтягивающие выпуклости их тел.
Здесь большинство фонарей из тыквы были настоящими произведениями искусства, их вырезали старательно, с любовью. Казалось, их лица гримасничают от пляшущего внутри огня, глаза следят за Конлином, щеки прыгают, а ноздри раздуваются.
Полицейская патрульная машина проехала вдоль улицы, бесшумно и медленно, мигая поочередно красными и синими огоньками. Конлин дерзко встретился глазами с сидящим за рулем полицейским, тот помахал ему рукой. «Привет. Удачного вечера, приятель».
Затем, с топотом, похожим на стук копыт приближающегося табуна, толпа детей в маскарадных костюмах стремительно вылетела на улицу. Недавно Конлин гадал, устраивают ли в этом городе на Хэллоуин обряд «кошелек или жизнь». Очевидно, да. Только он еще никогда не видел такого обряда. Здесь дети не только подходили к дверям дома, но и шныряли в толпе, как банда с большой дороги, как сорок разбойников, как викинги. И жители городка были к этому готовы. Они одаривали шалунов конфетами из пакетов, из рюкзаков, из багажников машин. Ухмыляясь, Конлин поднял вверх ладони жестом, говорящим: «у меня ничего нет», и волна ведьм, пришельцев и серийных убийц стала обтекать его с боков. Конлину показалось, что иногда во взглядах из прорезей масок мелькало сомнение, «грабители» оценивали его и убегали прочь. Невозможно обмануть детей, умных детей. Они знают, кого нужно бояться. Они чувствуют, когда «что-то страшное идет».
Шесть двадцать четыре. Конлин вгляделся в наручные часы. Неужели он действительно пробыл здесь так долго? Он прошел весь маршрут Парада против часовой стрелки и побродил по боковым переулкам, прислушиваясь к взрывам смеха, взволнованным крикам, звону дверных колокольчиков, хрусту сухих листьев под ногами. Он издали наблюдал за фосфоресцирующими жезлами и лучами фонариков в руках детей, за очертаниями их голов в остроконечных шлемах с антеннами, когда они собирались под уличными фонарями, чтобы похвастаться добычей и спланировать следующие атаки. Его приводило в восторг то, как их тени вырастают до громадных размеров на изнанке листвы, когда перед ними открывают двери.
Родителей не было. Вот в чем штука. Конлин никогда не видел, чтобы в «кошелек или жизнь» играли без родителей: обычно те стояли в сторонке и внимательно следили, не появятся ли настоящие ужасы Хэллоуина. Может быть, здесь это не нужно, потому что весь город все равно высыпал на улицы и стал всеобщей армией хранителей… или за этим стоит нечто большее?
Костяной человек обо всем заботится.
Правильно. Так и должно быть, восторженно подумал Конлин, свернул за угол Хаулет-стрит и направился к Совету ветеранов. Костяной человек заботится о своих. «Никто не хочет наступить Костяному человеку на мозоль», — именно так сказал Билли.
Людей становилось все больше, они подходили со складными стульями, одеялами и термосами. У некоторых зрителей были фотоаппараты, они готовились сделать новые снимки Костяного человека, которые заполнят их альбомы, их архивы для гостей, чтобы те удивлялись или смеялись над ними в близком и далеком будущем. Страницу за страницей заполнят эти снимки, подобно падающим осенним листьям. Вера и неверие. Для некоторых тайна остается тайной. Имея глаза, они не видят; имея уши — не слышат.
Конлин видел, и он слышал. Чем бы ни был этот Костяной человек, — а он намерен был это выяснить уже скоро, — эта ночь всегда принадлежала Джеку Конлину, призраку тьмы, идущему по краю земли. Он снова нашел ее после слишком долгого отсутствия. «Пес возвращается на блевотину свою», — сказано в
