бессмысленных визитов, человек он ученый и время предпочитает тратить на науку, а не то чтобы на людей. А что не тот Иван Оскарович оказался, так это Нектов сам виноват, и нечего тут, главное, чтоб эффект был. Эффект есть?
— Есть, — согласился Нектов.
— Хор Трубецкого есть?
— Нету, — опять согласился Нектов.
— Ну, вот и все, и разговаривать больше не об чем.
И связь отключили. Номер, который высветился на дисплее нектовского мобильника, оказался номером приемной Министерства чрезвычайных ситуаций РФ. Ни о каком Иване Оскаровиче там никогда не слышали.
Так у поэта-песенника Нектова был отобран его знаменитый хор.
В тот же день, когда он был отобран, то есть спустя примерно час или два после того, как Нектова ударили кастрюлей по голове, в квартиру Ивана Глухоухова, что на пятом этаже дома номер четырнадцать, позвонили. Он открыл и увидел перед собой Фаину. Та, отдуваясь, втащила в квартиру две здоровенные синие сумки с логотипами «Метро» на английском языке и поволокла их на кухню.
Глухоухов посмотрел на нее, как на головную боль.
— Что еще?
— Ешьте. Одевайтеся. Собирайтеся, — сказала Фаина. — Я уже все устроила. От теперь вы заживете, как тот кум королю, как тот сыр в масле, закатаетеся.
— Нет, — сказал Иван Глухоухов.
— Шо нет, когда да, — сказала Фаина. — От вы все обижаетеся, а посмотрите, как вы живете. Теперь все будет хорошо. Токо сначала поешьте, смотреть же ж страшно.
Еды действительно было много, но есть ее было не из чего, даже кастрюля у Глухоухова куда-то пропала.
— Это ничего, — сказала Фаина. — Вы пока так ешьте. Потом все будет, я уже позаботилася.
— Нет, — затравленно повторил Глухоухов.
Все последнее время он очень боялся своей доброй феи и ее благотворительных инициатив. Но все же поел и даже очень много поел, потом послушно переоделся в принесенное феей. Одежка была так себе, «лавочная», да и с размером Фаина не угадала, малость великовата оказалась одежка, но все равно это было намного лучше, чем то тряпье, которое истлевало на Глухоухове.
Пока он ел и переодевался, фея рассказывала ему, как хорошо он с этого времени заживет, как не надо будет ему ни об чем беспокоиться, как он купит себе новую квартиру и новую мебель (как будто бы у него была старая), потому что теперь, когда у него есть свой собственный хор…
— X… хор? — Глухоухов чуть было не подавился.
— А что вы так удивляетеся? И хор. И почему же ж, если у человека есть собственная персональная добрая фэя, у него уже не может быть собственного персонального хора?
Чего-чего, а вот собственного персонального хора от Фаины Иван Глухоухов не ожидал.
— Нет, — сказал он в третий раз. — Не надо мне никакого хора. Мне вообще ничего не надо. Я хочу, чтобы ты оставила меня наконец в покое и дала умереть в собственном доме.
— И на чем же ж вы в этом, я извиняюся, доме хочете помирать? А? От на том стуле? Так на стульях не помирают. Помирают в кроватях.
— Или на поле боя, — почему-то добавил Глухоухов.
— Или на поле бою, — согласилась Фаина. — Так я ж вам это ж и предлагаю. Хочете — новая квартира, где будет сколько хочете комнат и туалетов, а хочете — ладно, можно и поле бою, я же ж вас буду там охранять.
Поле боя с Фаиной-охранницей за плечами — это было что-то из фильма ужасов. Глухоухова передернуло.
— Нет, — еще раз решительно сказал он.
Потом, когда он переоделся, Фаина повела его вниз. Ни один лифт не работал, так что пришлось спускаться пешком под добродушное гудение феи:
— От вы сейчас увидите. От посмотрите вы сейчас!
Они вышли из дому, обогнули его и спустились по ступеням к подвалу. Фаина каким-то образом отомкнула дверь, к которой имели доступ только дворники ЖЭКа. Включила свет — тусклую лампочку где-то сбоку. Довольно большое низкое помещение, заваленное строительным мусором, оказалось, как и предполагал Иван, средоточием коммуникаций — переплетением металлических и пластиковых труб, толстых и тонких, ржавых и почти блестящих от новизны, а также матово-черных.
— А теперь смотрите внимательно!
Фаина хлопнула в ладоши.
Непонятно, ну, совершенно непонятно откуда к трубам этим вдруг вышли какие-то мужики в серых костюмах-тройках, приняли уже описанные ранее позы и запели «Дорогую Сюзи».
В музыке, тем более хоровой, Иван Глухоухов понимал не так чтобы очень много, но даже и он понял, что поют они не самым лучшим на свете образом. И еще ему показалось, что эти ребята в их костюмах- тройках странным образом как нельзя лучше гармонируют с трубами, что их окружали, даже можно сказать, орнаментировали. Песня ему совсем не нравилась, но из вежливости он слушал.
Потом Фаина снова хлопнула в ладоши, певцы разом замолчали и гуськом куда-то ушли — Глухоухов не заметил, куда, хотя и очень старался.
— Долго нельзя, а то очень сильно понравится, — объяснила Фаина. — Ну что, понравилося?
— Нет, — ответил Иван. — Не понравилося. Что это было?
— От же ж вы разборчивые какие, — возмутилась Фаина. — Так это ж был ваш собственный персональный хор, называется Хор Трубецкого. Я его у одного хорошего человека купила. Он такой, ну что ж я вам объясняю, он как будто бы сон, но уже же ж и не сон, я так сделала, что его и видно, и слышно. И так же ж удобно, знаете, ой, вы же даже не понимаете, как удобно — кормить же ж их не надо, платить же ж им не надо, поют и все, а вам только деньги собирать надо будет, так и то я же ж и соберу, только подпишетеся, что ж уж вам, ведь я же ведь ваша фэя. Это же ж сплошная музыка, что за хор. А вы — не понравилося! Вот вы сейчас брейтеся, собирайтеся — и на поезд. Мы с тем хором будем ездить везде с гастролями и концерты исполнять.
— Нет! — сказал Иван Глухоухов. — Никогда в жизни. Ни за что на свете. Только через мой труп!
Сел в новых штанах прямо на строительный мусор и горько зарыдал — как ребенок, честное слово!
За что уж так невзлюбил Иван Глухоухов свой собственный персональный хор, автор повествования затрудняется объяснить. Но с самого начала он стал его бояться еще больше, чем боялся Фаины, до дрожи его боялся, все ждал от него каких-то особенных, еще невиданных пакостей. Но с Фаиной не поспоришь — побрился, сел в поезд и вперед, на гастроли, она уже даже и маршрут разработала.
— От я научу вас правильно в ладоши хлопать, пообвыкнетеся и сами будете себе концерты устраивать, а если шо и не получится, так я же ж ведь рядом буду, а как же ж, ведь я же ж ведь ваша фэя!
В первом пункте гастролей — городе Ольховцево — с ним случился конфуз. Сам себе устроил истерику, ничего не помнил, как бушевал, запершись в своем номере, совсем с ума сошел тогда Иван Глухоухов. А потом ни с того ни с сего в ладоши хлопнул — и тут же из одежного шкафа повалили гуськом эти тринадцать, еле сбежал.
Вот если б не сбежал, если б хлопнул еще раз в ладони, то ушли бы хористы обратно в шкаф, и ничего бы с гостиницей неприятного не случилось, и мир не узнал бы про кантату «Триста механиков». А так — стояли и пели в пустом номере, пока их Фаина не прекратила. Но вот взял и сбежал, уж очень он тогда испугался.
Однако если за тебя взялись высшие силы, то от них уже не сбежишь. Фаина его тут же нашла, новую одежду дала взамен порванной, деньгами снабдила и в следующий пункт гастролей направила. Правда, теперь все представительство взяла на себя, «врэменно», а ему лишь деньги отсчитывала. Теперь
