ключ и осведомился, где в городе можно прилично позавтракать. Выяснилось, что по утрам большинство кафе открыты и кормят во всех пристойно. Поначалу показалось странным: кто же может ходить в кафе утром? Но стоило заглянуть в первое же заведение, как несложная тайна открылась. Городские дамы предпочитали пить утренний кофе не в одиночестве, а сбившись в маленькие говорливые коллективы. Стараясь не замечать потаённых взглядов, Тирлич позавтракал и отправился осматривать город. К дороге он твердо решил сегодня не ходить. Сначала следовало осмыслить впечатления минувшего дня. А если ходить к трассе как на службу, можно впасть в подобие гипнотического транса. Хорошим подобные вещи не кончаются.

Городок оказался уныл и однообразен. Мэрия, перестроенная в конце девятнадцатого века в псевдоготическом стиле, две церкви, скучные, как протестантский проповедник, пожарная команда, перед которой на постаменте выставлена позеленевшая от времени помпа, с какими сто лет назад разъезжали борцы с огнем. Десяток двухэтажных особнячков, составлявших исторический центр города, и пригоршня домов поновее. Многоквартирных громад в городке не водилось, да и кому они могли тут понадобиться?

Мэрия по совместительству была и картинной галереей; в коридорах первого и второго этажей висели полотна, под каждым из которых была привинчена табличка с именем художника и датой. Даты не впечатляли, имена ничего не говорили. Во всяком случае, можно быть уверенным, что здесь нет ни одной подделки. На полотнах красовались мертворожденные итальянские пейзажи и физиономии уважаемых граждан — мэров и членов исправы. И никакого намека на то, что поблизости гудит дорога.

Больше смотреть в городе было решительно нечего, разве что отправиться на кладбище, где сторож, несомненно, продемонстрирует пару любопытных надгробий начала восемнадцатого века, а быть может, и могилу той дуры, о которой рассказывал Корш. Впрочем, подобные вещи высмеял еще Джером К.Джером, так что на кладбище Тирлича совершенно не тянуло.

Зато на одном из относительно новых домов он обнаружил мемориальную доску. Вырезанные на мраморе буквы сообщали, что в этом доме с 1936 по 2005 годы проживал Трэш Граух, а чтобы никто не обознался, чуть выше в овальный картуш был врезан профиль настолько заурядный, что даже инструмент скульптора не мог придать ему значительности. Все это очень напоминало могильную плиту, да и кто в городе, кроме автора кладбищенских шедевров, мог выполнить такую работу?

Тирлич пожал плечами и пошел обедать. Он выбрал другое кафе и снова не прогадал.

Вернувшись в гостиницу и получая ключ, он спросил у консьержки:

— Вы не подскажете, кто такой Трэш Граух?

— Вы его знали? — оживилась дама.

— Нет. Я увидал в городе памятную доску, и мне стало любопытно. Никогда не слышал этого имени. Чем он прославился?

— Он торговал скобяными товарами. Хороший был магазин, я туда часто заходила.

— И за это ему поставили памятник?

— Нет, что вы… Он завещал свой дом городу при условии, что там установят мраморную доску с надписью. Он сам ее заказал, потом пришлось только дату смерти добавить. Дом хороший, кто ж от такого откажется? Конечно, власти согласились. Вот и висит доска.

— Понятно, — сказал Тирлич, не ожидавший такого, но ничуть не удивившийся.

— Вы не понимаете, — возразила консьержка, — он же одинокий был, ни жены, ни детей. Прожил жизнь, а зачем? Надо же после себя хоть что-то оставить, даже таким способом. Мне, например, его жалко.

В номере было также нечего делать, как и на улице. Тирлич повалился на заправленную горничной постель и задумался.

И чего, спрашивается, он узнал? Какую истину постиг? Чего ради стремился сюда?… Только для того, чтобы увидеть, как машины скрываются за горизонтом?

Вопросы, вопросы… сорок тысяч риторических вопросов.

Тирлич был так же одинок, как и Трэш Граух, тоже ничем не прославился. Прямо хоть мемориальную доску заказывай.

Была в жизни одна даже не мечта, а уверенность: есть на свете дорога, и там он постигнет смысл жизни. Как же, постиг… Дороге нет никакого дела до тех, кто стоит на обочине, хоть на пену изойди в поисках смысла жизни. Она обратит на тебя внимание только в ту минуту, когда ты поднимешь руку, чтобы уйти навстречу неизвестности. Но и это ничего не изменит. «Еще один», — скажут люди и забудут.

Тирлич не хотел быть «еще одним».

Поселиться в городе, посвятить остаток жизни наблюдениям за дорогой, ее изучению… Ничего не выйдет, сюда приезжали настоящие ученые, специалисты во всех мыслимых областях, но ничего не выяснили и очень быстро теряли интерес. Должно быть, так дорога защищается — еще одна система самоочистки, растворяющая излишнее любопытство окружающих. Потому и городок тут сонный, безразличный ко всему. Так что думай, пока тебе не стало наплевать. Поселившись в этом городе, станешь таким же, как все.

Интересно, пробовал ли кто-нибудь остановить проезжающий автомобиль силой? Скажем, внезапно перегородить дорогу… Наверное, пробовал, недаром же Корш рассказывал, что дорога мстит тем, кто нарочно гадит.

И все-таки зачем существует эта дорога, чего ради мчится по ней поток машин, почему все они едут в одну сторону и зачем в таком случае нужна встречная полоса?

Природа не знает слова «зачем». Мы не спрашиваем, для чего течет река и с какой целью горы стоят на своем основании. Только героя Мопассана мог интересовать вопрос: «Зачем ночами светит Луна?» Телеологические принципы неприменимы к природе, они имеют смысл лишь для того, кто во всякой мелочи видит промысел Божий. «Река течет для того, чтобы уносить грязную воду и доставлять нам для питья чистую. Горы стоят для того, чтобы мы могли пасти на склонах своих баранов». Глупцы, у природы есть один вопрос: «Почему?» — и один ответ: «Потому что». Зато там, где просматривается воля Создателя, вопрос «зачем?» неизбежен, и ответ на него непременно следует искать. Только Господни пути неисповедимы, да и то потому, что Бога нет.

Тирлич спустился вниз, спросил у дежурной:

— Простите, нет ли у вас писчей бумаги и пары конвертов?

— Да, конечно, — ответила женщина.

Конверты были с фирменной надпечаткой отеля, а бумагу сверх того украшал рисуночек: дорога и спешащий по ней автомобиль. Конечно, ведь письма отсюда пишут только туристы, приехавшие поглазеть на чудесную магистраль.

Тирлич написал письмо приятелю, единственному, кто знал, куда он уехал. На втором конверте сделал надпись: «Чичероне Коршу на память», — потом снял с руки часы и вложил в конверт.

Свои вещи Тирлич оставил в номере, а ключ, как и обещал, сдал администраторше.

— Почта ближайшая где?

— Можете оставить письма у нас, почтальон заходит по утрам, а раньше письма все равно не уйдут.

— Лучше я сам.

На почте Тирлич отправил письмо приятелю. Второй конверт остался в кармане.

Пока не закрылись кафе, Тирлич поужинал в еще одном городском заведении и снова остался доволен. Когда стемнело, а кафе начали закрываться, не торопясь вышел на улицу.

Окно, отмеченное крестиком, было открыто, в комнате темно. Тирлич осторожно положил пакет с часами на подоконник и не оглядываясь пошел к автостраде.

Нагретое за день покрытие дышало теплом, словно большой зверь лежал неподалеку. Мерцала разметка, светились красным столбики переходов. Прошла одинокая машина, зажегся зеленый. Можно безопасно переходить на ту сторону. Тирлич покачал головой и остался стоять. Он и в самом деле не желает быть ни шестым, ни десятым. Иное дело быть первым. Первый неизбежно приносит в мир нечто новое, а люди рождаются на свет именно для этого.

Столбик сменил цвет на запрещающий. Тирлич шагнул вперед, остановился на самом краю и поднял руку. Он стоял у встречной полосы, где ни разу не прошла ни единая машина, и голосовал у пустой дороги — человек, посмевший бросить вызов притче. Слева прошел автомобиль, сразу за ним второй и третий.