«целлюлитным салабоном», а мускулистым, гармонично сложенным атлетом. В жанровом кино (например, в том же голливудском мейнстриме) из такой заготовки выточили бы очередной сюжет о чудесной трансформации аутсайдера в сверхчеловека, Но в том-то и дело, что подобной трансформации с Алешей в итоге не происходит, да и само стремление героя обрести новый облик носит какой-то странно болезненный и даже саморазрушительный характер, Герой словно понимает, что в этом пошлом и жестоком мире он так и останется оплеванным аутсайдером, и речь идет не о том, чтобы реально преобразиться, а лишь на миг ощутить иллюзию этого преображения, за что, однако, придется расплатиться физическим небытием, По- воландовски властный и проницательный профессор Пушкарь (Петр Мамонов) предупреждает Алешу о подобной расплате, но рок (и законы философской притчи) не оставляет герою выбора, Трагическая развязка становится неизбежной: в нашем мире «маленький человек», претендующий на ницшеанский идеал сильной личности, может обрести его только в виде саморазрушительной иллюзии.

Что же касается бытовых и научно-технических мотивировок, то они, повторяю, лишь порождают ненужные и безответные вопросы, Ну, скажите, зачем ФСБ затевать какие-то таинственные эксперименты, если ту же иллюзию превосходства над «лохами» можно создать у Алеши, просто усадив его у экрана обычного телевизора, где в образе смехотворного идиота фиглярствует Петросян (эти кадры не случайно дважды повторяются в картине).

Эксперимент, на котором крепится вся философская конструкция фильма «Четыре» Ильи Хржановского, большинство наших критиков вообще отказалось признать сюжетной реалией, Вроде бы есть все основания считать, что это лишь «турусы на колесах», байка подвыпившего посетителя ночного бара (Сергей Шнуров). Чтобы «прикадрить» понравившуюся ему героиню, отвязный настройщик роялей рассказывает о своих поездках в жутковатые инкубаторы для людей — закрытые лаборатории, где в советское время проводились опыты по массовому клонированию человеческих особей.

Байка? Нет, скорее всего, не байка — если учесть то многообразие многозначительных нюансов, подтекста и сюжетных перипетий, в которых она резонирует на протяжении всего фильма. Режиссер- дебютант Илья Хржановский едва ли был бы замечен и отмечен мировым кинематографическим бомондом, изобрази он своих клонов инфернальными чудовищами, как в голливудском трэше, или трагическими отщепенцами, как в фильмах Лопушанского.

Следуя за Сорокиным, Хржановский сумел так необычно развернуть философско-футуристическую тему социальной антиутопии, что его при всем желании не спутаешь ни с Тарковским, ни с Лопушанским. Снятые «под документ» деревенские эпизоды мрачно-разгульной тризны, которую несколько актеров и настоящие деревенские старухи справляют по своей молодой односельчанке, отмечены социальной остротой и режиссерским драйвом уже сами по себе, без всякого подтекста. Но для умного зрителя они обретают дополнительный смысл и драйв, если зритель готов считать, что в кадре не просто деревня, а некий род резервации (намек на то — кадр со столбами с обрывками колючей проволоки), куда переселялись «не соответствующие ГОСТу» клоны, в том числе и безвременно умершая Зоя — одна из четверки клонированных сестер. И что подвыпивший рассказчик Володя занимался настройкой не роялей, а «человеков». И что не случайно три сестры (Марина, Ирина и Светлана Вовченко), приехавшие на поминки четвертой — девушки с внешностью русских красавиц и судьбой городских проституток, — обнаруживают душевное родство с деградировавшими, порой слабоумными и безобразными деревенскими старухами… При всех натуралистически-эпатирующих формах проявления этого родства (прежде всего, варварское женское пьянство и обжорство, циничная простота в поступках и словах) его нельзя считать «компроматом» для красавиц-сестер, ибо, как ни странно, порожденные тоталитарной системой люди-клоны наперекор всему сохраняют в себе печать индивидуальности и искры божьей.

Скажу откровенно, что и по художественному исполнению, и по масштабу проблемы фильм Хржановского приподнимается над уровнем двух других картин. Так, Николай Хомерики преуспевает прежде всего в том, чтобы создать атмосферу, но не поведать историю. В этом чувствуется боязнь потерять свою принадлежность к артхаусному братству. Однако и в самой этой атмосфере еще слишком много «оглядки на мэтров», ученической мягкости почерка, провисающих сюжетных сцепок, в силу чего прививка жанрового кино в новом проекте отнюдь не будет излишней. Примерно то же самое можно сказать и о «Пыли» Сергея Лобана — удивительно органичной, сделанной как бы на одном дыхании «бытовой фантастической притче», новые авторские модификации которой однозначно не приведут к повторению того же успеха.

Но, как бы то ни было, все три закрытых эксперимента, поставленные на «медные деньги» («Пыль» так вообще обошлась всего в 3000 долларов), оказались на редкость эффективными и, можно сказать, стали открытиями — если не в науке, то, по крайней мере, в нашей кинофантастике.

Дмитрий КАРАВАЕВ