крышке стола. Потом бросил взгляд через плечо на других политиков, раздраженный тем, что они веселятся без него.

— Послушайте меня, мистер Славич. Во время предвыборной кампании я повесил ваш плакат на стене своего киоска. Я даже голосовал за вас и…

Туз оторвал взгляд от пустых глазниц черепа.

— Ты голосовал, Бутсы?

— Да. Я уже немолод. Мы, старики, ходим голосовать.

Славич изобразил притворно-вежливое внимание.

— Мистер Славич, вы наш политический лидер, — нажал Борислав. — Вы радикальный либеральный демократ. И у нас тут сейчас довольно радикальная либеральная ситуация. И что нам теперь делать?

— Очень хорошо, что вы задали мне этот вопрос, — кивнул Славич. — Вы, наверное, понимаете, что могут возникнуть серьезные сложности с вашей машиной в вопросе об интеллектуальной собственности.

— Какие сложности?

— Я имею в виду патенты и авторские права. Законы инженерного анализа. Торговые марки. Мы в нашей стране всех этих законов не соблюдаем… говоря откровенно, мы вообще не соблюдаем почти никаких законов. Но остальной мир живет в соответствии с правовыми нормами. И если вы будете пиратским способом делать свадебные сервизы, производители, несомненно, когда-нибудь об этом пронюхают. И могу заверить, вам вчинят судебный иск.

Понятно.

— Вот так работает мир. Если вы наносите ущерб чьим-то доходам, на вас подают в суд. Там, где деньги, там и судебные иски. Простой принцип. Хотя у вас тут очень милая обстановка… Киоск действительно сделал нашу округу ярче…

В кафе появился профессор Дамов в обществе жены. Госпожа Дамова, профессор социологии, любила подразнить общество марксистскими и феминистскими высказываниями. Она носила шубу, солидную, как банковский сейф, и шляпу из вздыбленного меха.

Дамов указал на черную табличку на столе Борислава.

— Извините, господа, но этот столик зарезервирован для нас.

— Ох, — вырвалось у Борислава. Он не заметил изготовленную фа-брикатором табличку, такая она была черная.

— У нас сегодня маленький праздник, — заявил Дамов. — Годовщина свадьбы.

— Поздравляю, господин и госпожа! — произнес мистер Славич. — Почему бы вам не разделить наше общество всего на минутку, пока не прибудут ваши гости?

Бутылка сухого вина от Мирко восстановила всеобщие дружеские чувства.

— В конце концов, я адвокат района Искусств, — сказал Славич, обходительно наполняя до краев бокалы. — Итак, Борислав, на вашем месте я назвал бы этот фабрикатор художественной инсталляцией!

— Правда? Почему?

— Потому что когда эти скучные иностранцы со своими исками пытаются устроить скандал по поводу искусства, это никогда не срабатывает! — Славич подмигнул профессору и его жене. — Мы ведь получали от него удовольствие, а? Мы же наслаждались превосходным шоу?

Туз сорвал с себя темные очки.

— Это «художественная инсталляция»! Браво! Вот блестящая находка!

Борислав нахмурился.

— Чему ты так рад?

Туз нагнулся к приятелю и зашептал, прикрываясь рукой:

— Потому что именно это мы скажем «речным мальчикам»! Мы им объявим, что это просто художественное шоу, а потом закроем акцию. Они останутся в своем промышленном районе, а мы сохраним свою территорию. Все здорово!

— Это твое ноу-хау?

— Ну да, — ответил довольный Туз, откидываясь на спинку стула.

— Да здравствует искусство!

Гнев Борислава поднялся из глубины колодца и обжег ему затылок.

— Вот как? Вот что вы, двое жалких мерзавцев, желаете предложить людям? Вы просто собираетесь избавиться от этой штуки! Вы хотите погасить ее одним плевком, как свечку! И это вы называете переходным периодом? Да ситуация в точности повторяет прежнюю! Не меняется ничего!

Дамов покачал головой.

— История развивается по спирали. Мы меняемся. Мы все стали на год старше.

Заговорила госпожа Дамова:

— Не могу поверить в вашу фашистскую, технократическую чепуху! Вы действительно воображаете, что сумеете улучшить жизнь людей, просто-напросто установив какую-то нелепую машину на их улице? Без зрелого размышления о более глубоких социальных проблемах? Я хотела сегодня вечером купить молока! Кто работает в вашем киоске, вы, саботажник? Ваша лавка совершенно пуста! Мы что, должны стоять в очереди?

Мистер Славич осушил свой стакан.

— Ваш фабрикатор — замечательная штука, но пиратство незаконно и аморально. Что правда, то правда, это надо признать.

— Прекрасно, — ответил Борислав, — если вы так считаете, тогда идите и скажите об этом людям. Скажите людям прямо сейчас, что вы хотите погубить их будущее! Давайте, сделайте это! Скажите, что они недостаточно созрели и должны все обдумать. Сообщите людям, что они должны за это проголосовать!

— Давайте не будем спешить, — предложил Славич.

— Ваша убогая железяка бесполезна без социального изобретения, — чопорно произнесла госпожа Дамова.

— Моя жена совершенно права! — расцвел Дамов. — Потому что социальное изобретение — это нечто гораздо большее, чем шестеренки и цепи, это… ну, нечто, похожее на киоск. Киоск когда-то был местом, где пили чай в царском саду. Теперь здесь покупают молоко! — Он чокнулся своим бокалом о ее бокал.

Туз помолчал, а потом задумчиво произнес:

— Где же нам украсть социальное изобретение? Как вы их копируете?

Это были волнующие вопросы. Борислав почувствовал, что его мысли пронзил луч яркого света.

— Та европейская женщина… как ее?… Она купила мой киоск. Кто она? На кого работает?

— Ты имеешь в виду доктора Грутджанз? Она посредник по экономическим связям Комитета по расследованиям Европейского парламента.

— Правильно, — тут же подхватил Борислав, — именно так. Я тоже! Скопируйте мне это! Я посредник по каким-нибудь связям дурацкого парламентского чего-нибудь.

Славич в восторге расхохотался:

— Занятно, занятно!

— Послушайте, господин Славич. У вас ведь есть Парламентский комитет по расследованиям, — сказал Борислав.

— Ну да, конечно.

— Тогда вы должны изучить этот фабрикатор. Вы начнете официальное правительственное расследование. Вы будете расследовать днем и ночью. Прямо здесь, на улице, при всех. Вы будете публиковать отчеты. И конечно, вы будете делать вещи. Вы будете делать всевозможные вещи. Чтобы их расследовать.

— Я правильно понял ваше предложение? Вы предлагаете свой фабрикатор правительству?

— Конечно. Почему бы нет? Это лучше, чем потерять его навсегда. Я не могу продать его вам. У меня нет для этого бумаг. А вы сумеете о нем позаботиться. Это мой дар людям.

— Что ж, интересно… — В глазах Славича вспыхнул голодный огонек.

— Приятель, это даже лучше, чем сделать из него долбаный художественный проект, — с