не рай. Это земля для таких, как он, таких, как мы, земля для потерянных душ, для отверженных, для тех, кто умирает без покаяния.

Он пожал плечами.

— Здесь все боятся. Животные боятся человека, боятся друг друга. Вполне естественно. Вот, гляди.

Он пошевелил тушку посохом.

— У него клыки! — изумленно сказал Арчи.

— Да. Он тоже пожирал чью-то плоть. Хищный олень — странный зверек, слышали о таком? Туземцы говорят, он вдобавок умеет лазить по деревьям. Послушайте, Арчи, надо забрать мясо. Здесь его разделывать нельзя, зверь может вернуться.

— Какой зверь?

— Скорее всего, крупная кошка. Обычно они очень осторожны, но голод может пересилить. Если мы отойдем подальше, а там разложим костер… у нас наконец-то будет еда. Взвалите его на шею, Арчи, так будет удобней.

— Но он весь в крови!

— Ну, так оботрите его листьями. Идемте, Арчи, это добрый знак. Быть может, нам все-таки удастся выйти к людям.

— Мы просто обязаны, отец Игнасио, — юноша повернул к нему голову, на губах его скользнула дрожащая улыбка, ради… ради нее. Она бы хотела, чтобы люди узнали — о ней и об Аттертоне. О затерянном городе.

— Да, — механически повторил священник, — о затерянном городе. Осторожней, Арчи, вы пачкаете воротник кровью.

— Тебе надо подкрепиться, — сказал он.

Жареный оленек пах восхитительно. На золотистом мясе пузырился и шипел розовый сок.

Мэри лишь помотала головой. Зубы ее были так плотно стиснуты, что, казалось, верхняя челюсть срослась с нижней.

— Еще немного — и мы выйдем к людям. Здесь где-то неподалеку должна быть бельгийская миссия.

— Мэри, — сказал молодой человек, нагибаясь к ней, — Мэри. Тебе надо лишь немного потерпеть, но для этого требуются силы.

В руке он держал кусок мяса, насаженный на палочку.

Она оттолкнула его, глядя исподлобья лихорадочно блестевшими глазами.

Был закат, и стволы деревьев окрасились алым, пламя костра растворялось в нем, языки огня сновали, словно бледные призраки. Вокруг разливалось золотистое жужжание насекомых.

— Этот лес похож на храм, — сказал молодой человек, — деревья — словно колонны, подпирающие небо, бабочки — словно драгоценные камни на алтаре.

— Но он выстроен не для нас, — отец Игнасио прожевал кусок мяса. — Это храм ложных богов. Недаром, когда человек приходит сюда, он строит свои храмы. Разве леопард способен смотреть в небо?

— А разве нет? Кто знает?

Одна из бабочек, крупная, темная, отделилась от стаи и скользнула к ним. Присев на ствол, она раскрыла темные надкрылья, распахнув подкладку, с которой смотрели два ярких синих глаза.

Мэри взвизгнула и вскочила.

— Это он, он! — она билась в руках отца Игнасио, пытавшегося ее удержать, точно пойманная рыбка. — Он следит за нами, все время следит! Он, Томпсон.

— Но, Мэри, это же просто бабочка… Их здесь много. То была одна, сейчас — другая.

— Нет, нет… — она всхлипывала, мотая головой. — Это он, он… Он теперь повелитель мертвецов, всех мертвецов этого леса, всех утонувших в болотах, всех, кто ищет себе пару, чтобы лежать вместе в темной-темной яме…

— Может быть… — Арчи неуверенно покачал головой, — все-таки туземцы? Маленькие люди, знаете, такие маленькие люди, люди леса. Они бояться показываться на глаза, прячутся в кустарниках, в зарослях… Говорят, они ужасно уродливы. У них вздутые животы. Они чернят себе зубы.

— И они утащили Элейну и бросили ее в яму? — усомнился отец Игнасио. — Зачем? Зачем им преследовать нас?

— Она чужая. Она красивая. Она белая. Не знаю.

Мэри словно истощила свои силы этой внезапной вспышкой. Она сидела на земле, закрыв лицо руками и тихонько всхлипывая.

— Мне страшно, — шептала она, сквозь прижатые к губам ладони, — мне страшно…

Отец Игнасио вздохнул. Все происходящее казалось каким-то нереальным, смерть Элейны — всего лишь одним из вариантов, мороком…

— Рано или поздно, — выдавил он пересохшим горлом, — лес должен кончиться.

— А там… — Арчи поглядел на него своими прозрачными глазами, — хижины и возделанные поля, и города. Господь свидетель, города, огромные белые города у моря, там сотни людей… тысячи… и все улыбаются, и все живут так, словно никакого страшного леса нет и в помине, а есть только их земля, их вода, женщины под кружевными зонтиками, цветы в петлицах…

Мэри отняла ладони от лица. Нервное напряжение очертило ей скулы, сейчас она казалась почти красивой.

— Я теперь ненавижу цветы, — она покачала головой, — ненавижу деревья.

— Ты их полюбишь. Там они безобидные, — он повернулся к священнику. — Отдыхайте, отец Игнасио, — сказал он твердо. — На этот раз я не поддамся слабости. Никакой слабости. Я не допущу, чтобы это повторилось.

Священник неуверенно взглянул на него.

— Мы должны дойти. Должны. Но для этого нам надо беречь силы. Отдыхайте.

«Быть стариком, — думал отец Игнасио, — мерзко, унизительно. И еще эта ужасная изматывающая лихорадка. Мне следовало поступить так, как сделал тот, черный — отпустить их, а самому остаться здесь. У него хватило мужества, у меня нет. Как тогда, Господи, как тогда — а я-то думал, это больше не повторится».

Проваливаясь в беспамятство, он слышал тихий шепот, словно шелест листвы над головой складывался в слова, словно кровь, пульсирующая у него в сосудах…

…и холодная вода в сифонах, и мороженое, и свежевыпеченный хлеб, и всякая другая снедь. Булочки, булочки в корзинах, и яблоки, и пушистые персики, и полосатые занавески, хлопающие на ветру…

Он вскочил, протирая глаза: сквозь листву просачивались золотистые утренние лучи.

Какой чудесный сон ему снился!

Золотистый, как это солнце.

Все были живы, все было прекрасно. Аттертон рассказывал о сокровищах древнего могущественного народа, Элейна смеялась, белая рука у розовых губ. Какая прекрасная женщина! И, что удивительно, Мэри была счастлива тоже. Все счастливы.

Пробуждение было как прыжок в темную воду.

Он в смятении оглядывался по сторонам, нет, ничего не изменилось, Мэри здесь, сидит у прогоревшего костра, руки охватили плечи, словно ей холодно, в такую-то жару. Арчи с деловитым видом выжимает в миску какое-то мясистое растение.

Он поднял глаза на отца Игнасио и улыбнулся.

— У нас будет вода.

— Я… сколько я проспал?

— Двенадцать часов, так примерно.

— Двенадцать часов!