даже не отдавая себе в этом отчета, была рада, поскольку отныне могла мне не врать.

Вот этой, последней мысли хватило, чтобы прийти в себя, чтобы мир вокруг меня прекратил разваливаться и стекать. В общем, этого хватило для того, чтобы я пришла в себя.

Если я не одна, если есть кто-то, кто действительно стоит на моей стороне, значит, еще не все потеряно.

И все-таки я решила уточнить.

— Значит, детеныша у меня нет и никогда не было?

— Нет.

— Зачем тогда меня обманывали? Зачем мне сделали память о нем? Какая в том выгода?

— Меня могут наказать…

Она и в самом деле боялась. Такой испуганной Кристину я еще не видела.

— Я никому не скажу. Ну, выкладывай.

— Ты не сможешь этого скрыть. Я у тебя не одна, и другой тренер узнает о произошедшем, поймет по твоему поведению. Ты не сможешь этого скрыть.

— Кристина, я и так уже все знаю. Выкладывай, иначе мне придется на тебя надавить.

Я показала ей зубы. Не в том смысле, в каком это делают люди, когда хотят повеселиться. Совсем в другом. И она поняла меня правильно.

Как-то разом успокоившись, Кристина сказала:

— Ты должна драться, и не просто драться, а делать это с надлежащей злобой, с ожесточением. Иначе не получится настоящего, красивого, увлекательного зрелища. Иначе у него не будет зрителей, иначе за него никто не заплатит денег… точнее, никто не даст еды. Зрелище обязано быть кровавым, в нем должен быть достаточный уровень энергии.

— А детеныш?

— Самка мнемозавра по-настоящему свирепеет только тогда, когда дерется во имя детеныша. Материнский инстинкт — великая вещь. Ради детеныша вы готовы проделать что угодно. Ради него любая из вас устроит по-настояшему красивое зрелище.

— Остальные самки, те, с которыми я до сих пор встречалась на арене, они тоже сражаются за несуществующих детей?

— Большая часть за существующих, — ответила Кристина. — Но есть такие, у которых талант виден сразу, едва они вылезли из скорлупы. Мы не можем ждать, пока они обзаведутся детьми, у нас нет лишнего времени. И тогда…

Голос у нее был безрадостный. Кажется, она уже мысленно распростилась со своей работой.

Напрасно.

— Другого тренера мне не нужно, — сказала я. — Другого я просто не приму.

— Кому нужен тренер бойца, проигравшего такой бой? У тебя сейчас нет причины драться по- настоящему. Пятнадцать минут назад твой соперник ее отнял. И значит, предстоит ничья. А это все равно что проигрыш.

Я с шумом выпустила из ноздрей воздух.

Как мало времени прошло. Подумать только. Неужели прошло так мало времени?

— А у самцов… — медленно произнесла я.

— Им для драки такой причины не требуется. Они самцы, они привыкли драться.

Да, конечно, эти негодяи привыкли. Драться до конца и любыми средствами. Только между собой, поскольку мудрая природа встроила в нас ограничители, разрешающие самкам сражаться лишь ради детеныша, а самцам запретила убивать самок.

А люди, значит, придумали, как использовать это в своих целях, для получения «по-настоящему красивого» зрелища.

Вот так.

— Что вы обычно делаете, когда такое происходит? — спросила я.

Если Кристина сейчас скажет, что мой случай единственный, уникальный, то я ей не поверю. Неужели она мне соврет? Да нет, не может она мне сейчас соврать. Мы же с ней одна команда, мы вместе.

— Помнишь процедуру, на которую тебя возили? — объяснила она. — После нее ты обо всем забудешь. Даже о том, что тебе сказал здесь Зак. Все будет, как всегда, как и должно быть.

Это выход, подумала я. Ради своего любимого тренера я готова даже на это. А может, не только ради нее? Может, ради возвращения иллюзии, будто у меня и в самом деле есть детеныш? Не хотела я сейчас без нее жить, не хотела я терять смысл жизни.

И всего лишь одна процедура. Так ли трудно ее пройти?

— Хорошо, — согласилась я. — Поехали на процедуру. Если поторопиться…

Кристина развела руками.

— Не получится. До боя осталось слишком мало времени. Вот после него это можно сделать. А сейчас мы просто не успеем. Он, этот твой соперник, все рассчитал правильно. Теперь ты не сможешь его побить. Не сможешь ты и отказаться от боя. Если это произойдет, то твоей карьере бойца конец. Тот, кто не смог один раз выйти на арену, не выйдет на нее больше никогда.

Я села на скамье поудобнее.

Хватит истерик. Для них совершенно не осталось времени. Теперь нужно думать о том, как спасти поединок, как не потерять свой авторитет бойца. Если это случится, меня ждет незавидное будущее.

Куда уходят неудачные бойцы-гастарбайтеры? Я знала. Мне это объяснили еще в подготовительной школе, для того чтобы подхлестнуть мое рвение к тренировкам. И подхлестнули. Я стала тренироваться как одержимая.

И ребенок… Нет его у меня? Так будет. Он у меня еще появится, и для этого надо, например, сегодня победить.

Шоу должно продолжаться, в любой ситуации шоу должно продолжаться.

— Значит… Что тогда остается? — спросила я.

Кристина молчала.

— Ну, говори, — поторопила ее я. — Ты сама сказала, что у нас нет времени. Должна быть хоть какая-то возможность выиграть этот бой. Она есть, я знаю. Но почему… почему ты не хочешь мне о ней рассказать?

— Потому что она очень рискованная, — сообщила мой тренер.

— Говори, я хочу знать.

— Тебе не понравится, но это единственный наш шанс.

— Не тяни время.

— Инстинкт против инстинкта. В отношении этого негодяя все средства хороши. Согласна?

— Да, хороши.

И тогда она мне объяснила свою идею. Это не заняло много времени.

Когда она закончила, я напомнила:

— Тогда и тебе придется нарушить этику. Мне — простительно, а ты тренер.

— Он первый начал, — зло парировала Кристина. — Он пожнет то, что посеял.

И вот тут я ее простила окончательно, простила полностью. Она была на моей стороне, она была со мной.

— А если узнают судьи…

— Хуже ведь не будет, правда? — ухмыльнулась она. — Что мне терять? Учти, если ты сойдешь с дистанции, моя песенка тоже будет спета. Кому нужен тренер оскандалившегося бойца?

Тут она тоже была права.

— Значит, устроим все именно так? — спросила я.

— Другого выхода нет, — напомнила она. — Но ты рискуешь, ты сильно рискуешь.

— Плевать, — мрачно сказала я. — Мне на это совершенно плевать. Зеленой слизью.

— Тогда… поехали?

— Да, но прежде ты должна ответить мне еще на один вопрос, — сказала я. — Раз уж так получилось. Потом ответ на этот вопрос могут убрать из моей памяти, но сейчас я хочу знать.

— Какой вопрос?