физическими упражнениями: делал приседания, отжимался, подтягивался на балках и молотил воздух, словно отрабатывая убийственную технику по системе Ферберна.
Потом, когда нервы мои наконец успокоились, я распростерся на полу, сжимая в руках воображаемое ружье и мысленно внимая тому выстрелу, который намеревался из него произвести. Ничего другого я сделать не мог.
А потом настал вечер, Лаура поднялась на чердак, и я обнял ее так, словно бы никогда не собирался разжимать объятий, впитывая холодок ее кожи, вдыхая принесенные одеждой и волосами слабые лабораторные запахи, чересчур поглощенный ее благополучным возвращением, чтобы говорить.
Она поцеловала меня, и растворенный этим взрывом тепла я отдался мгновению, когда общение не требовало слов.
На четвертый день ожидания, следя за пыльным и бледным янтарем солнечного луча, пробирающегося по узловатым доскам, я услышал, как внизу стукнула дверь. Я подскочил на месте.
Эльза, наша пухлая рыжеволосая хозяйка, громко поздоровалась с вошедшим. Потом на крутой лестнице прозвучали негромкие шаги, и я пригнулся, изготовившись к бою…
— Это я.
Узнав голос Петра, я расслабился. Он командовал группой, Лаура звала его Петя, но я предпочитал полное имя. С остальными — Зеноном, Станиславом и Каролем — мне почти не приходилось разговаривать.
— Привет, Петр. Все в порядке? — голос мой прозвучал более напряженно, чем хотелось бы.
— Пока, — на худом и бледном лице его, лице слишком много повидавшего человека, не было заметно никаких эмоций.
— Готов к выходу? — По моей коже пробежали мурашки.
— Через несколько часов. А ты не промахнешься?
Я понял: Петр и его люди были охотниками, они не доверяли моей меткости.
— Перед войной, — пришлось пояснить мне, — я занял второе место в Бисли.
— Бисли?
— На первенстве страны по стрельбе из винтовки.
— А… Это хорошо.
Пусть будет так — ради Лауры.
— Теперь отдыхай, — добавил Петр, — я зайду за тобой, когда все будет готово.
— Подготовлюсь и я.
Наконец вечернее летнее небо померкло, и снизу донесся стук.
— Пора, — услышал я голос Петра.
Люди с видимой опаской пробирались по старинным улицам, а неровные окна покосившихся домов словно в упор смотрели на темно-серые мостовые. Люди знали, что за ними ведется постоянное наблюдение: глазами летучих филермышей, глазами патрулей ваффен СС. Хозяйка, желающая избавиться от старого постояльца; возненавидевший учителя двоечник; завистливый сосед, год за годом копящий в душе мстительное чувство, — любой из них мог сделаться информатором, высказать свои подозрения Sicherheitsdienst'y, убедить самих себя в нелояльности соотечественников к оккупантам.
Но как они будут смотреть в спину своим жертвам, уводимым взводом солдат, чьей самоуверенной силе нечего противопоставить? Смогут ли они потом забыть страдания, которые причинили тем, кто пал жертвой хранителей арийского образа мысли?
Каждый из нас является продуктом той культуры, которую мы…
Заметив впереди серые мундиры, я на мгновение остановился.
Не останавливайся.
Шагавший впереди Петр не замедлил шага, обнаружив тем самым больший профессионализм, чем я.
— Papiere.[15]
Я примерз к земле, внутри все напряглось.
— Ihre Papiere. — Ко мне протянулась рука, в голосе патрульного слышалось нетерпение. — Schnell.
Но боковым зрением я смотрел на руки его товарищей, на их жадные пальцы, готовые выхватить маузер и с мгновенной радостью уничтожения нажать курок.
— Bitte, — протянул я бумаги.
Мы, агенты, привыкли отпускать всякие гадости в адрес Агентства Томаса Кука, шутить по поводу суетливых матрон и старикашек, работающих в этом отделе, однако изготовлявшиеся ими документы были хороши.
— Also gut.
Он вернул мне бумаги, и настал миг наибольшей опасности: если я не сумею подавить это невероятное облегчение, если рухнет мой защитный фасад, не сдерживаемый более уздой страха, это станет знаком моего разоблачения. Однако они отправились дальше, хотя и не в ногу, и болезненное ощущение собственной смертности волнами омывало меня. Теперь некоторое время мне ничего не грозило.
Шаркающая походка впереди — Петр как раз огибал угол — вернула меня к реальности. Здесь твоя безопасность представляла нечто эфемерное, гарантировать себе жизнь ты мог только до следующего патруля, и мне следовало взять себя в руки, чтобы все мы не погибли.
И Лаура тоже.
Ради Лауры я наклонил голову вперед, отправив свои фальшивые документы внутрь слишком тонкого пиджака, и пошел вперед.
Остановившись у края леса, там, где кончались жилые кварталы, мы следили за вооруженными патрулями, с началом комендантского часа расползавшимися по переулкам, надменно вышагивавшими между простых смертных, зная, что по малейшей своей прихоти могут вторгнуться в чужой дом, нагло оправдывая любое нарушение чужих прав именем темной силы, правившей этими некогда цивилизованными людьми.
Когда мы уже быстрым шагом углубились в темнеющий лес, заморосил мелкий дождичек, похожий на безмолвные слезы.
А потом настало время меткого выстрела.
Сырая трава согнулась подо мной, однако я сразу забыл про холод, когда приклад прикоснулся к плечу; разглядывая подножие башни, охранявшей узкий проход, я начал выравнивать дыхание. В перекрестье прицела бледной тенью внутри темной будки маячил часовой.
— Другие часовые, — шепнул Петр, — почти не видны.
Не оборачиваясь, я ощущал за своей спиной теплое дыхание трех польских бойцов, приготовившихся к бою.
— Три. Два. Один. Пошел.
В моем распоряжении было ровно двадцать секунд.
Палец мой сделался влажным, глаз тоже.
Поместить фигуру по центру прицела…
Дрожь… Выровнять.
Движение пальца.
Изображение изменилось, поле зрения затмила тень, я не вижу…
