— Вот мой билет! — предобморочным голосом сообщает Лёня и протягивает бритоголовому убийце бумажку, впоследствии оказавшуюся квитанцией из прачечной.

Лицо у громилы тупое, безжалостное. Потом оно становится, насколько это возможно, еще тупее, глаза громилы стекленеют — и происходит чудо. Помедлив секунду, он механическим движением надрывает квитанцию и возвращает ее Лёне.

Трамвай останавливается, и потрясенный Кологрив выпадает из раздвинувшихся дверей на пыльный тротуар за два перегона до своей остановки. Остаток пути одолевает пешком, в ошеломлении пытаясь осмыслить случившееся.

Либо контролер принял его за психа и не захотел связываться… Но тут в памяти вновь возникает тупая безжалостная морда бритоголового громилы — и Лёня, запоздало охнув, сознает, что такому все едино: псих, не псих…

Совпадение? Задумался, замечтался, надорвал бумажку чисто машинально…

Кто замечтался? Этот?!

Стало быть, остается всего один вариант, и, как ни странно, Лёню он слегка пугает. Во-первых, что ни говори, а способность к гипнозу есть отклонение от нормы. Во-вторых, Леонид Кологрив при всей своей мнимой беспомощности очень даже неплохо приспособлен к окружающей среде. По морде, как было упомянуто выше, получает редко, ибо чуток и осмотрителен. А теперь что же, все привычки ломать?

Земную жизнь пройдя до половины…

Лёня оглядывается на пройденную часть жизни — и содрогается от омерзения. Ломать! Ломать решительно и беспощадно. Не хочу быть черной крестьянкой… Хочу быть…

А кем, кстати?

Владычицей морскою? Да ну, глупости… Подумаешь, гипноз! Мало ли сейчас гипнотизеров… Вон их сколько по ящику рекламируют: один от запоев излечивает, другой от бесплодия. И потом — кто сказал, что Лёня владеет чем-нибудь подобным? Ну вогнал в транс с перепугу… Бывает. Побивали же люди рекорды по бегу, когда за ними собаки гнались!

Другое дело, что, окажись Лёня экстрасенсом, у него возникает возможность маневра. Судя по всему, ремонтный заводишко, уверенно ведомый к банкротству новым начальством с целью последующей приватизации, до конца года не протянет. Вот-вот грянут сокращения — и что тогда прикажете делать бедному клерку?

На службу он, естественно, опаздывает. Но там не до него. Начальник опять обхамил Клару Карловну, и та теперь бьется в истерике. Жаль, конечно, старушку, но помочь ей нечем? Все равно до пенсии здесь не доработаешь.

Лёня Кологрив делает скорбное лицо и вдруг ловит себя на том, что сочувствует Кларе Карловне как бы свысока. Исчез страх перед начальством, исчезло опасение, что следующей жертвой может стать он, Кологрив. Достаточно взгляда в глаза, чтобы… Чтобы что? И Лёня испуганно прислушивается, как в нем прорастает, ветвясь, гордая, независимая личность.

Затем возникает соблазн. Лёня пытается с ним бороться, но соблазн неодолим. Словно некий чертик толкает его локотком в ребра и подзуживает: проверь, а? Вдруг не показалось! Чем рискуешь-то? Так и так сократят…

Тварь ты дрожащая или право имеешь?

Лёня встает, входит без стука в кабинет, что уже само По себе иначе как безумием не назовешь, и, опершись обеими руками на край стола, долго глядит в испуганно расширяющиеся зрачки начальника. Наконец говорит — негромко и внятно:

— Сейчас без десяти десять. — И глаза начальства волшебно стекленеют, точь-в-точь как у того верзилы-контролера. — Ровно через пять минут вы покинете кабинет и попросите прощения у Клары Карловны. О нашем разговоре вы забудете, как только я закрою за собой дверь. Меня здесь не было, и мы с вами ни о чем не говорили.

Поворачивается и выходит. Кажется, он только что совершил главную глупость в своей жизни. Сократят. И не через два месяца, как он рассчитывал, а в рекордно краткие сроки.

Лёня оседает за стол и обреченно смотрит на часы. Две минуты прошло… три… четыре… На пятой минуте дверь кабинета неуверенно отворяется — и показывается начальник. Движется он как-то заторможенно, механически. Вроде бы сам себе удивляясь, останавливается перед столом Клары Карловны и, ни на кого не глядя, глуховато бубнит слова извинения. Затем, неловко покашливая, удаляется.

Немая сцена.

Лёня Кологрив в изнеможении падает грудью на стол.

До конца рабочего дня он пытается прикинуть дальнейшую свою судьбу и, к чести его следует сказать, ничего грандиозного пока не замышляет. Главный вопрос: утаить ему свою способность или обнародовать? Податься в профессионалы, в гордые одиночки или, напротив, сделать карьеру, втихомолку внушая начальству самые лестные мысли о незаменимом работнике Леониде Кологриве?

А еще его беспокоит то обстоятельство, что гипнотизирует он как-то неправильно. Вот, например, не скомандовал: «Спать!» — и никакого не дал кодового слова. А ведь положено вроде…

Впрочем, у каждого своя метода.

Возможно, нынешнее продвинутое поколение не поверит или покрутит пальцем у виска, но, возвращаясь со службы, Лёня купил в киоске пять талончиков на трамвай и один из них честно пробил компостером.

А дома — нервы, нервы, нервы… Хлопают дверцы платяного шкафа, летают блузки. Сегодня вечером Кологривы идут в гости и уже ясно как Божий день, что не поспевают вовремя. И во всем виноват, разумеется, Лёня. Угораздило же выйти замуж за такого недоделанного!

Минут пять он задумчиво слушает упреки, потом берет супругу за плечи и поворачивает к себе лицом. Та от неожиданности смолкает.

— Ты любишь меня, — тихо, повелевающе информирует Лёня. — С этой минуты ты обращаешься со мной бережно. Ты не чаешь во мне души.

Не как книжник и фарисей говорит, но как власть имущий.

Нужно ли добавлять, что глаза жены при этом стекленеют!

До знакомых, к которым приглашены супруги Кологривы, ходьбы минут пятнадцать. Черно-синие сумерки, склоненные над асфальтом ослепительно-белые лампы. Притихшая похорошевшая жена время от времени удивленно поглядывает на незнакомого Лёню, а перед самым подъездом порывисто прижимается щекой к его плечу.

На вечеринку они, понятное дело, опаздывают. Разуваясь в передней, Лёня слышит взрыв хохота из комнаты. Там наверняка уже приняли по второй — и травят анекдоты.

— А ты?… — привизгивая от смеха, спрашивает хозяйка. — А ты что ему?…

Кологривы проходят в зал, но остаются пока незамеченными, потому что внимание собравшихся приковано к рассказчику — огромному детине, сидящему к дверному проему спиной. Точнее даже не спиной — спинищей. Синеватый валун затылка, оббитые бесформенные уши.

— А я что? — отвечает он обиженным баском. — Сделал вид, что проверил, и дальше пошел… Знаешь, какие у него глаза были? Вот-вот укусит!..

Далее, видимо, почувствовав, что за спиной у него кто-то стоит, рассказчик оборачивается — и заготовленное приветствие застревает у Лёни в горле. В обернувшемся он узнаёт того самого громилу- контролера, которому сунул утром взамен трамвайного талона квитанцию из прачечной.