невменяемости. Но только не бургундские дружинники!

Когда стало ясно, что Зигфрид не упадет и что бургундская колесница хотя и далеко позади форвардов, но уверенно продолжает движение к финишу, громкоговорительные трубы квесторов возвестили:

— На первой дорожке… в вишневом цвете… во славу Христа и Владыки Рейна… сменив выбывшего Гермеса Цизальпинского… участвует в забеге… Зигфрид Нидерландский!

Выйдя из своего павильона и выстроившись в проходе, дружина Гунтера запела в щиты.

Последний раз эту замогильно торжествующую песнь Исла и Верих слышали на заваленных потрохами опушках Оденвальда, откуда не вернулись двенадцать тысяч гуннов. Дружинники Гунтера пели в щиты только по большим праздникам.

Маджуся Идисса вынула изящную ручку из жбана и показала всем присутствующим доставшийся ей шарик. Однако сама она, словно боясь испытывать судьбу, все еще не смела на него взглянуть. Ее брат, Маджер Облитас, рассмеялся первым, однако княжна и теперь продолжала испытующе всматриваться в лица собравшихся. И лишь только после того, как ее отец, Маджер Каседелия, полноправный властелин, усмехнулся в пышные усы, а мать, Маджуре Сино, хлопнув в ладоши, подняла их ко рту, девушка наконец взглянула на шарик и, увидев светло-желтый цвет, с облегчением вздохнула, сделала шаг в сторону и объявила:

— Пусть этот шар достанется Куатесабу!

Повернувшись, она бросила шар в огромный зев камина, одного из шести, обогревавших зал. Настоящие холода еще не наступили, но Маджер Каседелия приказал их растопить.

Я сидел достаточно близко к огню, и стало мне так жарко, что я вынужден был снять кафтан, иначе пот капал в миску, а еда была и без того посолена от души. Когда рука княжны дрогнула и брошенный шарик, неудачно попав в торчащий из камина конец полена, выкатился в зал, я оказался к нему ближе всех и, тотчас его схватив, метко послал в самую середину пылающего пекла. Все было кончено, прежде чем кто-либо успел подать голос. С невозмутимым видом усевшись на свое место, я отрезал изрядный кусок от сочного окорока.

Маджуре Сино встала и, подойдя к дочке, ласково, но в то же время гордо прижала ее к груди, а потом усадила рядом с собой. Повинуясь жесту господина, слуги бросились к жбану и быстро вынесли его из зала, наверняка на двор, где остальные девушки будут пытать счастье, стараясь выловить пурпурный шарик.

Мастер Подевер, полюбивший нас, словно скорпион — теленка, впился в меня своими черными буркалами. Я почувствовал его взгляд буквально кожей, поскольку — нет смысла скрывать — ожидал его. Вообще-то, кроме пылающего взгляда, мастер не имел за душой ничего, однако в подобном глухом краю, для того чтобы стать придворным магом, было достаточно и этого. Рядом с Подевером бессмысленно таращил глаза пьяный канцлер. Имени его я не запомнил.

Падир Брегон сделал глоток пряного, сильно разбавленного водой вина из Тохлассы, отер усы и, почти не шевеля губами, спросил:

— Ну и как?

— Теплый, — в тон ему ответил я. — Она просто не могла не вытянуть этот шарик.

— Угу, — буркнул падир Брегон.

— Подеверу пришлось постараться, — добавил я.

— Несомненно. Во время молитвы он выронил шарик из рукава, а перед этим приказал разжечь огонь, чтобы девушка могла избавиться от подогретого шарика. Маг! — презрительно фыркнул Брегон.

Я хлебнул вина и сказал:

— Он владеет такой магией, которая позволяет ему держать собственную задницу в тепле.

— Однако при этом ему приходится пользоваться шерстью и услугами какой-то девицы, — уточнил падир Брегон.

— И я думаю о том же, — промолвив это, я впился зубами в сочный кусок мяса. — Хочешь еще вина?

— Нет. Утром предстоит работа.

Как можно было о ней забыть, если мы приехали сюда ради нее? Если Санса и Муел еще до сумерек отправились к горе с четырьмя вьючными лошадьми?

Вдруг менестрели прекратили верещать… прошу прощения — оборвали свою печальную песнь. Маджуре Сино зарыдала так громко, что я уронил кусок и уставился на нее. Похоже, она сильно перенервничала из-за жребия и теперь дала волю эмоциям. Сидевший рядом муж, Маджер Каседелия, наш наниматель, положил ей руку на плечо. Единственным, кто не обратил на это внимания, был канцлер Как- Его-Там. Впрочем, осовев от обеда, он не заметил и того, что два пса преспокойно объели огромную свиную кость, которую он продолжал сжимать в руке. В конце концов его рука обессиленно упала с колена. Тут к двум едокам прибавилось еще два, под столом поднялась какая-то кутерьма. Неожиданно канцлер открыл глаза и, удивленно вскрикнув, вскочил. Когда он вскинул руку с растопыренными пальцами, мы увидели, что ладонь его в крови, а пальцев — всего три. Дамы готовы были лишиться чувств, Маджуре Сино прекратила рыдать и трагически протянула руки к слугам — не знаю только, взывала ли она о помощи или хотела, чтобы толстяка убрали с ее глаз. Канцлер еще раз вскрикнул, потом вдруг захохотал и показал все пальцы — целые и невредимые.

Ах-ах! Какая удачная шутка! Что за чувство юмора!

Волны смеха прокатились по залу.

Я наклонился к падиру Брегону и сказал:

— Не найдется у них столько кислятины, чтобы я окончательно упился и оценил последний фокус этого шута.

— Это не шут, это — канцлер.

— Неужели есть отличие?

— Нет. Вот только настоящего шута мне жаль. Сидит в сторонке, грустный почему-то…

Вид с перевала был просто великолепен — пятна лесов радовали глаз всеми возможными (за исключением, может быть, только голубого) цветами. Почти каждое дерево обладало собственной окраской, соперничало с соседями, благодаря чему создавалось впечатление, словно ближние леса находились на расстоянии выстрела из лука, хотя до них было не менее чем полдня пути. С дальних лугов, пастбищ поднимались полосы тумана, все выше и выше, для того чтобы, перевалив через гребень горы, исчезнуть из нашего поля зрения. Дорога, хоть и отмеченная суеверными мужиками разноцветными лентами, пучками перьев, узорами из разноцветных камешков, казалась в этом окружении бедным, аляповатым украшеньицем, пестрой ленточкой в обрамлении дорогих, благородных шарфов.

Однако дорога была для нас важнее. И хотя солнце, пронзавшее рыхлые тучки своими острыми штыками, освещало мельчайшие детали пейзажа, затопляя его, заливая красивейшим небесным золотом, мы не свернули ни в один из этих великолепных уголков. Мы ехали все той же единственной дорогой.

С интервалом шагов десять — двадцать, обычно в разноцветном пятне, нам попадались либо один, либо несколько следов подкованных копыт вьючных лошадей Муела и Сансы. Они опережали нас на полсуток. В полном соответствии с планом.

Я оглянулся. Меч падира Брегона, его любимый Карник, с окованной серебром рукояткой, был уже вынут из ножен и приготовлен к сражению. Другие товарищи — Олтц-арбалетчик, Уберия-арбалетчица и мечник Греда тоже не дремали в седлах. Падир Брегон издал шипящий звук и, когда мы остановились, мотнул головой, призывая нас к себе. Делая вид, будто ничего не подозреваем, мы подъехали. Падир бросил мне бутылочку с зельем. Уберия охнула. Я соскочил с коня, шагнул в сторону и сделал большой глоток.