ввязался в драку и проснулся на железной кровати в незнакомой комнате с зелеными обоями и бумажными занавесками. За окном серел рассвет и пели петухи.

Джон Грейди осмотрел свое лицо в тусклом зеркале. Челюсть распухла, виднелся огромный синяк. Лицо в зеркале делалось относительно симметричным, только если чуть повернуть голову. Попытки приоткрыть рот отзывались резкой болью. Рубашка порвана и запачкана кровью, сумка исчезла. Мало- помалу в его памяти начали возникать фрагменты этой ночи, сильно походившей на дурной сон. Джон Грейди вспомнил силуэт человека на улице, вдалеке, который стоял, как тогда Ролинс на автостанции – вполоборота, накинув на плечо куртку, словно желая бросить прощальный взгляд. Человек, который уходит, не осквернив чужого дома, не посягнув на дочь хозяина… Джон Грейди вспомнил свет в дверном проеме складского помещения с крышей из рифленого железа, куда никто не заходил и откуда никто не выходил… Городской пустырь под дождем. В тусклом свете фонаря из какого-то ящика выбралась бездомная собака, до которой никому не было дела, постояла и побрела дальше среди куч мусора и камней, а потом скрылась за темными домами.

Джон Грейди вышел на улицу. Стал снова накрапывать дождь. Джон Грейди не знал, где находится, попытался найти дорогу к центру, но быстро заблудился в лабиринте узких улочек. Он спросил у какой-то женщины, как пройти к центру, та показала рукой направление, а потом долго смотрела ему вслед. Наконец он вышел на улицу Идальго. Навстречу бежала собачья свора. Когда собаки оказались совсем рядом, одна из них вдруг поскользнулась на мокрых камнях и упала. Другие, скаля зубы и угрожающе рыча, обернулись к незадачливой псине, но та успела встать на все четыре лапы, прежде чем остальные могли наброситься на нее. Затем свора как ни в чем не бывало удалилась.

Джон Грейди дошел до северной окраины Сакатекаса и вышел на шоссе. Когда появлялась машина, он поднимал руку. Деньги были на исходе, а путь предстоял неблизкий.

Весь день он ехал в старом фаэтоне «ла салль». Водитель в белом костюме с гордостью поведал пассажиру, что это единственный автомобиль такой марки во всей Мексике. Он рассказал Джону Грейди, что в молодости странствовал по всему белому свету и учился вокальному искусству в Милане и Буэнос-Айресе. Водитель исполнил несколько арий, энергично при этом жестикулируя.

К середине следующего дня Джон Грейди добрался на попутках до Торреона. Он забрал свои одеяла в гостинице, потом отправился за конем. Он был небрит, немыт и в той самой порванной и запачканной кровью рубашке, в которой покинул Сакатекас. Увидев его, хозяин конюшни сочувственно покачал головой, но ничего не сказал. Джон Грейди вывел своего мышастого, сел в седло и влился в оживленный поток уличного движения. Конь сильно нервничал, пугался, то и дело принимался гарцевать и лягаться. Однажды, осерчав на автобус, он лягнул и его и проделал в борту вмятину, к большому удовольствию пассажиров, которые, чувствуя себя в полной безопасности, весело поощряли его на новые подвиги.

На улице Дегольадо Джон Грейди приметил оружейную лавку, остановил коня, спешился, привязал его к фонарному столбу и вошел внутрь. Он купил коробку патронов для кольта сорок пятого калибра. Вторую остановку он сделал на окраине у продуктового магазинчика, где приобрел несколько банок фасоли, тортильи и сыр, а также доверху наполнил водой фляжку. Уложив все это добро в скатку, он сел в седло и поехал на север. Недавние дожди заметно освежили окрестности: у самой дороги весело зеленела трава, луга были усеяны цветами. Ночь Джон Грейди провел в чистом поле, подальше от жилых мест. Он не стал разводить костер, а наскоро перекусил и, улегшись на одеяло, слушал, как похрустывает травой его конь, как шумит ветер. Джон Грейди лежал, смотрел на звездное небо и испытывал такое чувство, будто в сердце ему вбили кол. И еще ему казалось, что вся боль в этом мире исходит от бесформенного существа-паразита, любящего погреться теплом от человеческих душ и потому норовящего украдкой заползти в них и там поселиться. Джон Грейди думал, что он понимает, когда человек делается беззащитен перед такими вторжениями. Но существо было безмозглым и не могло постичь границы этих душ. Впрочем, Джон Грейди опасался, что эти границы не существуют.

К середине следующего дня он очутился в большой котловине, потом потянулись холмы и предгорья. Конь был плохо подготовлен к столь тяжелому переходу, и потому они часто делали остановки. Джон Грейди ехал по ночам, чтобы копыта мышастого отдыхали на влажной по-ночному почве – или, по крайней мере, не нагретой, как днем. Вдалеке мелькали огоньки деревень, и Джону Грейди чудилось, что жизнь там течет какая-то особая, загадочная. Пять дней спустя вечером он подъехал к большой развилке у безымянного поселка. Остановив коня на перекрестке, он стал читать при свете луны названия городов и поселков, выжженные по дереву раскаленным железом: Сан-Херо-нимо, Лос-Пинтос, Ла-Росита. На нижнем указателе значилось: Энкантада. Джон Грейди надолго задержался у этого указателя, время от времени наклоняясь и сплевывая. Затем уставился на запад, в темноту.

К черту! Не оставлять же им коня, пробормотал он.

Он ехал всю ночь и, когда забрезжил рассвет, вывел сильно притомившегося жеребца на холм, с которого хорошо просматривались очертания Энкантады. В старых глинобитных домиках желтели первые утренние огни, из труб совершенно вертикально поднимались полосы дыма, отчего казалось, что городок висит на нитях, уходящих ввысь, в темноту.

Джон Грейди спешился, развернул скатку, достал коробку с патронами, половину высыпал в карман, проверил, все ли шесть патронов в барабане кольта, поставил его на предохранитель, заткнул за пояс, потом опять скатал одеяла, приладил за седлом и отправился в Энкантаду.

На улицах не было ни души. Привязав коня у магазина, Джон Грейди двинулся к зданию бывшей школы, поднялся по ступенькам, заглянул в окошко, подергал дверь. Убедившись, что она заперта, он зашел с тыла, осторожно выдавил стекло в задней двери и, просунув руку в отверстие, поднял задвижку. Он вошел, держа в руке кольт, и, оказавшись в классной комнате, выглянул из окна на улицу. Затем подошел к столу капитана, выдвинул верхний ящик, извлек наручники и положил их на стол. Потом сел и закинул ноги на серую крышку-столешницу.

Час спустя появилась уборщица, которая открыла дверь своим ключом. Увидев за столом незнакомого человека, женщина испуганно вздрогнула.

Пасале, пасале. Эста бьен,[157] сказал Джон Грейди. Уборщица собиралась пройти через классную комнату и скрыться за дверью, но Джон Грейди велел ей остаться и сесть на один из металлических стульев у стены. Она подчинилась, не задавая никаких вопросов. В таком ожидании прошло немало времени, пока Джон Грейди не увидел наконец капитана. Тот переходил улицу. Вскоре послышались шаги за стеной, и в комнату вошел капитан с чашкой кофе в правой руке и связкой ключей в левой. Под мышкой он зажимал письма и газету. Он резко остановился, увидев Джона Грейди, который наставил на него револьвер, уперев рукоятку в столешницу.

Сьера ла пуэрта,[158] распорядился Джон Грейди.

Капитан покосился на дверь. Джон Грейди встал и взвел курок. В общем безмолвии щелчок показался особенно зловещим. Уборщица зажмурилась и зажала уши руками. Капитан толкнул дверь локтем, и она закрылась.

Что тебе надо?

Я пришел за лошадью.

За лошадью?

Да.

У меня ее нет.

Советую тебе вспомнить, где она.

Капитан посмотрел на уборщицу. Она по-прежнему сидела зажав уши, но уже открыла глаза и смотрела на них.

Подойди сюда и положи все это на стол, приказал Джон Грейди.

Капитан послушно подошел к столу, положил почту поставил чашку, но с ключами расставаться не спешил.

Положи ключи.

Капитан подчинился.

Повернись.

Ты накличешь на себя беду, предупредил капитан.

Я знаю про беду такое, что тебе отродясь не снилось. Повернись, кому говорят.

Капитан повернулся. Джон Грейди нагнулся к нему, отстегнул кобуру, вытащил пистолет, поставил на