Джон Грейди резко обернулся к нему и спросил:

Это что-то изменит?

Ты слишком высокого мнения о моих возможностях, улыбнулся Перес. В этом заведении триста человек. Никто не знает, что тут может случиться.

Но кто-то заведует этим балаганом?

Может быть, сказал Перес, пожимая плечами. Но в этом особом мире, где люди лишены свободы, возникает ложное впечатление контроля. Нет, если бы этих людей можно было держать под контролем, они бы, скорее всего, не оказались за решеткой. Ты чувствуешь проблему?

Да.

Иди. Мне самому интересно, что произойдет с тобой.

Он коротко повел рукой. Его телохранитель сделал шаг к двери и отворил ее.

Ховен[93], окликнул Перес своего гостя.

Да, сказал Джон Грейди, оборачиваясь.

Смотри, с кем преломляешь хлеб. Будь осторожен.

Ладно. Буду.

И с этими словами Джон Грейди вышел на тюремный двор.

У него еще оставалось сорок пять песо из тех денег, что сунул ему Блевинс, и он пытался купить себе нож, но безуспешно. Он никак не мог понять, то ли ножи в этой тюрьме вообще не продавались, то ли они не продавались исключительно ему. Он неспеша прошел через двор и в тени, под южной стеной, увидел братьев Баутиста. Джон Грейди остановился и стоял, пока они знаками не пригласили его подойти.

Кьеро компрар уна труча[94], сказал он, присев возле них.

Братья дружно кивнули.

Куанто динеро тьенес[95], спросил тот, кого звали Фаустино.

Куарента и синко песос.[96]

Они долго сидели и молчали. Темные индейские лица были задумчивы. Братья размышляли, словно подобная сделка могла обернуться самыми неожиданными последствиями. Наконец Фаустино зашевелил губами, готовясь сообщить решение.

Буэно. Дамело.[97]

Джон Грейди посмотрел на них. В их черных глазах замерцали загадочные огоньки, и даже если они выступали сигналом беды, обмана, измены, то Джону Грейди сейчас было некогда в этом разбираться. Он сел на землю, стащил левый сапог, сунул руку внутрь и извлек влажный комок песо. Братья следили за его движениями. Джон Грейди снова надел сапог, затем зажал комок указательным и средним пальцами, а потом ловким движением бросил сложенные купюры под колено Фаустино. Тот не шелохнулся.

Буэно. Ла тендре эста тарде.[98]

Джон Грейди кивнул, встал и пошел.

По тюремному двору разносился запах автомобильных выхлопов. По улице, за стеной, то и дело проезжали автобусы. День был воскресный, и в тюрьму Кастелар приезжали посетители. Джон Грейди сел у стены в полном одиночестве. Где-то заплакал ребенок. Потом он увидел, как по двору идет индеец из Сьерра-Леона, и окликнул его. Тот свернул в его сторону.

Джон Грейди пригласил его присесть, что тот и сделал.

Индеец вытащил из-под рубашки небольшой, влажный от пота бумажный сверток и стал его разворачивать. Потом протянул Джону Грейди. Внутри были табак и курительная бумага.

Джон Грейди поблагодарил, взял бумагу, насыпал на нее грубого табака-самосада, скатал сигарету, провел языком по краю завертки. Потом передал пакет хозяину, и тот тоже свернул сигаретку, а пакет спрятал назад под рубашку. Он извлек из кармана самодельную зажигалку из обрезка полудюймовой водопроводной трубы, выбил огонек и, прикрывая его ладонью, протянул Джону Грейди, а потом закурил сам.

Джон Грейди поблагодарил его и поинтересовался, не ждет ли тот посетителей, но индеец отрицательно покачал головой. Он и не подумал задать тот же самый вопрос американцу. Джон Грейди решил, что его знакомый сейчас поделится с ним какими-нибудь последними новостями, которые ходили по тюрьме, но не дошли до его ушей, однако, судя по всему, тот подобными сведениями не располагал. Он просто сидел и молча курил, потом бросил окурок на землю, встал и удалился.

Днем Джон Грейди не пошел обедать. Он по-прежнему сидел у стены, смотрел на двор и пытался понять, что же, собственно, происходит вокруг. Сначала ему показалось, что заключенные, проходя по двору, бросают на него слишком уж странные взгляды. Потом, напротив, он решил, что они умышленно отводят глаза, стараются вообще не смотреть на него. Тогда он пробормотал себе под нос, что если продолжать в том же духе, то недолго и рехнуться или вообще сыграть в ящик. Подумав, он решил, что от разговоров с самим собой окочуриться и вовсе ничего не стоит. В какой-то момент он вдруг резко дернулся и понял, что ненароком задремал. Час от часу не легче, пронеслось у него в голове. Так ведь и вправду можно заснуть и не проснуться…

Он решил проверить тень. Если тень от стены занимала половину двора, это означало четыре часа. Он посидел еще немного, потом встал и направился к братьям Баугиста.

Бросив на него взгляд, Фаустино сделал знак рукой приблизиться. Затем велел сдвинуться влево и наконец кивнул и сообщил Джону Грейди, что тот стоит на нем.

Джон Грейди посмотрел себе под ноги, но ничего не заметил. Фаустино снова кивнул и сказал, чтобы он присел. Джон Грейди так и поступил.

Ай ун кордон[99], опять раздался голос Фаустино.

Джон Грейди опустил глаза и увидел возле самого сапога конец веревки. Он осторожно взялся за него и потянул. Тогда из-под песка и мелких камешков появился нож, привязанный к этой веревке. Джон Грейди быстро накрыл его ладонью, а потом, оглянувшись по сторонам, переложил его в карман. Проделав эту операцию, он встал и пошел прочь.

Нож превзошел все его ожидания. Это был настоящий пружинный нож, только без пластин на рукоятке. Нож был сделан в Мексике и успел повидать виды. Никелировка металлической части рукоятки протерлась, обнажив латунную основу. Джон Грейди отвязал веревку, вытер нож о рубашку, подул в канал, постучал ножом о каблук, снова подул, потом нажал кнопку, чтобы удостовериться, что лезвие выскакивает нормально. Он послюнявил тыльную сторону кисти и стал сбривать полоски, проверяя режущую кромку. Потом, закинув ступню одной ноги на колено другой и стоя на одной ноге, начал точить лезвие о подошву сапога. Тут послышались шаги. Джон Грейди проворно убрал лезвие, спрятал нож и обернулся. Навстречу ему к загаженному сортиру направлялись двое заключенных. Они ухмыльнулись, посмотрели на него и прошли дальше, ничего не сказав. Полчаса спустя, прозвучал сигнал к ужину. Джон Грейди выждал, когда со двора в столовую пройдут все заключенные, потом тоже вошел, взял поднос и двинулся вдоль раздаточного прилавка. По воскресеньям многие кормились передачами из дома, и потому в столовой было не так много людно. Получив тортильи, фасоль и какое-то подозрительное рагу, Джон Грейди стал выбирать себе место. Наконец его выбор пал на стол в углу, за которым в одиночестве сидел мексиканец примерно его возраста, курил и время от времени отпивал воду из кружки.

Джон Грейди подошел к столу, поставил поднос.

Кон пермисо[100], сказал он.

Парень покосился на него, выпустил из носа две тонкие струйки дыма, кивнул и снова протянул руку к кружке. На внутренней стороне его запястья ягуар старался освободиться от анаконды. Возле большого пальца был вытатуирован крест и пять точек. Казалось бы, татуировка как татуировка. Ничего особенного. Но, уже сев, Джон Грейди вдруг понял, почему этот парень ужинает в одиночестве. Пересаживаться было поздно, и Джон Грейди взял в левую руку ложку и начал есть. Он услышал, как на двери столовой щелкнула задвижка, хотя вокруг стоял привычный гул голосов и скрежет ложек. Джон Грейди посмотрел по сторонам. На раздаче почему-то уже никого не было, да и двое охранников как сквозь землю провалились. Сердце Джона Грейди бешено заколотилось, во рту пересохло. Ему показалось, что он жует опилки. Потихоньку он вытащил нож из кармана и спрятал за корсажем брюк.

Тем временем парень затушил окурок и поставил кружку на поднос. Где-то на улице лаяла собака, а торговка выкрикивала свой товар. Джон Грейди вдруг с ужасом понял: он слышит все эти звуки так отчетливо только потому, что в столовой повисла мертвая тишина. Он открыл нож и сунул его под пряжку