прекратим. Я согласился, но предупредил, что закончу магическую операцию позже, когда останусь один. Приятель огорчился, однако не потребовал, чтобы я отказался от этой затеи.
Итак, вот вам образованный человек (между прочим, доктор философии!), который втайне верит в магию, но на словах отрицает ее и морализирует о насилии, потому что боится возмездия в загробной жизни (отрицая, что верит в нее). Он позволяет мне проделать колдовство — ведь в этом случае врагу будет нанесен ущерб (чему доктор только порадуется). Но мой приятель избежит наказания, поскольку вина будет лежать целиком на мне. Что и говорить, умный парень! Таков современный человек.
В качестве эксперимента я таки выполнил это заклинание от имени моего приятеля. Я надеялся, что он поинтересуется, как все прошло. Как бы не так — он не заговаривал об этом много лет! Однажды он позвонил мне и сообщил, что его недруг попал в автомобильную аварию и получил тяжелые увечья. Я с волнением ждал вопроса о колдовстве — и напрасно. Вместо этого он заявил, что испытывает жалость к своему врагу и что ему крайне тяжело вспоминать, какие ужасные вещи он замышлял когда-то против этого человека. Тут уж я не сдержался и рассказал обо всем. В телефонной трубке повисла долгая пауза, после чего я услышал: «Это все на твоей совести — не на моей!»
Сказав друг другу еще пару фраз, мы попрощались. Два месяца спустя мы встретились за ланчем. Приятель рассказал мне, что его бывший враг снова на ногах, но теперь страдает от хронических болей в спине. Я спросил его, доволен ли он. Он ответил: «Нет». Мой приятель — очень достойный человек.
Итак, месть: «Нанесение или причинение, ущерба в ответ на причинение ущерба или оскорбление». У моего знакомого были все мыслимые основания, чтобы причинить ущерб своему врагу. Однако он не сделал этого. Он даже не подал в суд — ведь судебное разбирательство отняло бы у него немало денег и нервных клеток. Но он убедил себя, что его отказ от мщения продиктован исключительно его собственными моральными убеждениями. Теперь он мог чувствовать себя выше обидчика — и при этом быть в безопасности.
Стоит ли награждать человека, называя его воплощением добродетели, только за то, что он из страха не отомстил своему обидчику? Или добродетельным следует назвать того, кто, будучи способен безнаказанно воздать отмщение врагу, все же не сделал этого? Кто из них христианин? Кто из них более добродетелен? Кто из них сильнее? (Вмешивается Джейсон Блэк:)
Приятель Хайатта заявил, что действие ритуала лежит на его, Хайатта, совести. Я хочу заметить, что в контексте большинства традиционных магических и религиозных систем это совершенно неверно. В любой афро-карибской традиции однозначно подразумевается, что моральную ответственность за действие заклинания несет тот, кто его заказал. Руки мага при этом остаются чистыми. В конце концов, маг не может знать, «оправдано» ли насылаемое им проклятье, или нет, и в этом он должен полагаться на слово клиента. Вся эта чепуха о «карме» и «принципе бумеранга», которую можно найти в современной оккультной литературе, — не более, чем пережиток прошлого столетия и результат влияния теософии. Все это не имеет никакого отношения к подлинной Традиции, к подлинному психическому опыту.
Что же касается противоречивых чувств, которые у людей вызывает магия, то я могу рассказать по этому поводу еще пару историй:
Как-то года два назад я сидел в баре, что рядом с моим домом. Рядом со мной устроился человек, которого я до того ни разу не видел. Он был явно настроен поговорить. Он сообщил мне, что работает техником-осветителем в концертных турне; его слова разожгли во мне интерес, поскольку я сам раньше занимался чем-то подобным. Мы немного побеседовали, потом я почему-то завел разговор о явлении религиозного транса на Гаити. Первой реакцией моего собеседника был взрыв презрительного хохота. Он безапелляционно заявил, что любое состояние транса — обычная подделка. Я рассказал ему много случаев, когда заезжие иностранцы, не верившие (подобно моему собеседнику) «во все это», внезапно оказывались одержимыми, начинали изъясняться на языках, которых они в жизни не знали, и даже совершали экстрасенсорные «чудеса», демонстрируя, например, невосприимчивость к пламени. Когда же он спросил, как такое возможно, я начал говорить о квантовой теории. К своему изумлению, я обнаружил, что мой собеседник эту теорию знал досконально; в итоге он с неохотой признал, что современная теоретическая физика действительно не опровергает магию.
К этому времени мой знакомый уже был немного пьян, и его вдруг «прорвало». Он начал рассказывать мне о том, как в ранней молодости работал шеф-поваром в одном хорошем ресторане. У него был свой собственный набор кухонных ножей (очень дорогой). Как-то из набора пропал один особенно красивый и дорогой нож. Ему показалось, что он знает, кто взял этот нож. Он был вне себя от ярости. Наконец, предполагаемый виновник явился на работу и весь день лукаво улыбался разъяренному шеф- повару, вызывая у него еще большие приступы злости. В какой-то момент шеф-повар резал мясо и мысленно представил себе вора; распалившись от своих мыслей, он яростно вонзил нож в мясо, представив, что казнит вора. В ту же секунду из другого конца кухни донесся вопль боли. Шеф-повар поднял глаза и увидел подозреваемого: тот стоял согнувшись и прижимая к животу окровавленную руку. Но в это же время еще один повар что-то резал и так сильно повредил себе палец, что пришлось срочно отправлять его в больницу. Вернувшись на работу после выздоровления, этот человек подошел к шеф-повару, молча вручил ему пропавший ножи с тех пор сторонился его. Итак, оба злоумышленника — и вор, и взявший краденое — прекрасно поняли, кто несет ответственность за их травмы.
Я был поражен: этот рационально мыслящий материалист на самом деле верил в сглаз! Когда я покидал бар, мой новый знакомый чуть не со слезами на глазах умолял меня не заниматься «черной магией».
Второй мой рассказ — о том, как много лет тому назад я гадал на картах Таро для своего друга, который хотел знать, будут ли продолжаться его отношения с девушкой. Ответ карт был однозначен: «нет» (так в конце концов и сбылось). На гадании присутствовал наш общий друг. Он заявил, что ни во что подобное не верит, но извинится за свои слова, если предсказание окажется правдой. Как я уже говорил, гадание подтвердилось, но извинений не последовало. Позже я обнаружил, что этот «рационалист» всем рассказал, будто я сглазил отношения тех двоих и, кроме того, натворил немало других черных дел. Потом эти сплетни дошли до моих друзей. Вот так усилиями «рационалиста» я из легковерного чудака одним махом превратился в существо, обладающее зловещей властью, почти равной власти Бога. Ни тогда, ни впоследствии, он не предпринял никаких усилий хотя бы обсудить этот вопрос со мной.
Такое случалось со мной не раз. Надеюсь, что хотя бы молоко в округе из-за меня не скисает.
(Я снова передаю слово доктору Хайатту:)
Первое, чему вы учитесь в журналистике, — это задавать вопросы: «кто?», «что?», «где?», «зачем?», «когда?» и «как?». И получать на них ответы, естественно. Эти шесть вопросов помогут определить недостающее звено в любом повествовании или споре.
Прежде всего выясните, кто говорит, что говорит (можно ли это привязать к каким-либо фактам), где все происходит, зачем, когда и как человек вам это рассказывает. Затем спросите себя: когда человек стремится найти защиту? Где он пускается в предположения? Когда он превращается в метафизика? Как далеко он уходит в метафизику?
Христианин всегда просто утверждает что-либо, а затем «подтверждает» сказанное новыми утверждениями, призывами и запугиваниями.
Чем же отличаются утверждения христианина от утверждений вудуиста, который тоже верит и в Бога, и в духов? Прежде всего я отвечу, почему я предпочитаю вудуизм христианству. Во-первых, религия вуду возбуждает меня; она живая. Во-вторых, она доставляет радость. В третьих, она мне интересна. В четвертых, в ней я чувствую силу. В пятых, я видел и ощущал некоторые вудуистские феномены, которые невозможно объяснить сточки зрения простой психологии или веры.
Когда я попробовал на себе христианство, то ощущал лишь временное избавление от страха, удовольствие от кое-каких приятных фантазий, превосходство над теми, кто не с нами, принадлежность к большой общине и, наконец, скуку. Кроме того, у меня было больше друзей.
Отказаться от христианства было непросто. Легче было веровать. Особенно положительно сказывалась принадлежность к христианской общине в кризисные моменты. Мне практически ничего не нужно было делать для облегчения. Я мог быть одновременно боязливым и ленивым, но все равно
