каждого в своей гениальности, поступила в колледж в Вандербильд и была принята на работу в «Дюпон». Там она сразу же продвинулась, но ее неординарная натура не позволила ей бросить свои странноватые привычки. Последнее, что Бен слышал о Демоне, это то, что она стала устраивать перформансы в Нью- Йорке. Вместе с Джесси Хелм она поставила действо, в котором много и пронзительно ругает корпоративную Америку, сидя в детском надувном бассейне, наполненном… сами догадайтесь чем.

Не нужно говорить, что я от души желаю Джесси Хелм терпения и рассудительности, потому что становиться на дороге у Демона не стоит никому. Если бедняжка Джесси хоть чуточку переоценит свои возможности, то я с содроганием представляю, чем она может кончить. В один прекрасный день она присядет на ничем не приметный стул и обнаружит, что не может больше с него подняться, так как приклеилась насмерть.

Я плавно следовал тем же изгибам дороги, по которым когда-то мчал меня, замирающего от ужаса, Донни Блэйлок. Но холмы расступились в стороны, и дорога стала прямой, словно пробор, прокладываемый когда-то на моей голове мистером Долларом, чтобы привести нас к мосту с горгульями.

Которых больше не было на своих местах. Головы генералов армии конфедератов были напрочь снесены. Быть может, это было актом вандализма, а может, генералов обезглавил некто, кто прослышал о том, что на аукционе за эти головы — прекрасные образчики южанского примитивизма — можно выручить неплохие деньги. Уж не знаю, что стряслось, но голов и след простыл. Железнодорожные пути были на своих местах, между деревьями все так же блестела река Текумса. Я вспомнил Старого Мозеса и подумал о том, как чувствует он себя теперь — наверное, рад тому, что бумажная фабрика наконец-то закрылась. У него больше не болят зубы от отравленного фабричными выбросами придонного ила, который он сгребает со дна вместе с черепахами. Сегодня никто больше не устраивает ему угощения на Пасху. Традиция эта как-то сама собой умерла после того, как в 1967 году в почтенном возрасте ста девяти лет скончалась Леди, переправившись на другой берег своей реки. Вскоре после этого, по словам Бена, из города уехал ее муж, Человек-Луна, перебравшись в Нью-Орлеан, и чернокожее население Братона начало быстро редеть, опережая в этом процессе Зефир. Сегодня Текумса стала чище, но я сомневаюсь, что Старый Мозес поднимается к поверхности реки, выставляя на воздух свою чешуйчатую голову, чтобы выпустить из топки ноздрей сдвоенные струйки пара и воды. Я думаю о том, что он говорит себе на своем языке по ночам, прислушиваясь к плеску воды о камни, непрерываемому более никакими другими звуками: «Что случилось с миром? Почему больше никто не приходит к реке, чтобы со мной поиграть?»

Возможно, что Старый Мозес все еще обитает в нашей реке. А возможно, он оставил нас, скатившись по течению Текумсы в море.

Мы миновали мост без горгулий. С другой стороны начинался мой город.

— Вот мы и приехали.

Я услышал, как мой собственный голос сказал это, и, притормаживая машину, в тот же миг понял, что ошибся. Мы добрались до выбранного несколько дней назад места назначения, но это место больше не называлось Зефиром.

По крайней мере это не был тот Зефир, каким я его помнил и знал. Дома по-прежнему стояли на месте, но многие из них обветшали, а дворы и садики заросли сорной травой. Вокруг нас был еще не город-призрак, потому что в домах — в количестве меньшем, заметно меньшем половины от общего их числа — все еще жили люди и по улицам все еще катили машины. Но всюду чувствовался великий отъезд — великолепный праздник жизни избрал для своих торжеств другое место, оставив после себя вещественные доказательства своего пребывания, подобные мертвым цветам в заброшенном саду.

Да, Зефиру пришлось еще тяжелее, чем я думал.

Сэнди тоже это почувствовала.

— Все в порядке? — спросила она меня.

— Не знаю, скоро увидим, — отозвался я, выдавив из себя слабую улыбку.

— Здесь почти никого не осталось, так, папа?

— Почти никого, — ответил я.

Не доезжая до центра, я свернул на Мерчантс-стрит. Я не был готов к тому, чтобы увидеть все сразу и узнать обо всем. Докатив до бейсбольного поля, где мы выдержали дикую атаку Брэнлинов, я остановил машину на краю поля.

— Не возражаете, если мы постоим здесь несколько минут, ребята? — спросил я.

— Нет, — ответила Сэнди и сжала мою руку. Кстати, насчет Брэнлинов. Будучи офицером на службе закона, Джонни ознакомил меня с некоторой информацией. Прошедшие годы показали, что братья не лыком шиты. Гоча добился определенных успехов в школьной футбольной команде и стал даже героем на час, заработав стремительной пробежкой решающее очко в матче с командой старшеклассников Юнион-Тауна, причем на самых последних секундах, когда никто уже не надеялся на выигрыш. Популярность совершила с ним чудо, наглядно продемонстрировав, что воспитание его родителей, если оное вообще когда-то имело место, было не правильным, порочным или просто недостаточным. В настоящее время Гоча проживает в Бирмингеме, работает страховым агентом и в свободные минуты тренирует футбольную команду младших классов местной школы. Джонни добавил, что нынче Гоча больше не высветляет перекисью волосы, потому что лыс как коленка.

В противоположность брату, Гордо продолжил путь на самое дно. Мне тяжело об этом говорить, но в 1970 году Гордо был застрелен насмерть владельцем универмага «Севн-Иллэвн» в Батон-Руж, в Луизиане, где он сшивался. Гордо попытался ограбить кассу, в которой было всего-то три сотни долларов, при этом он тащил под мышкой упаковку печенья «Малышка Дэбби», до которого был большой охотник. Мне же кажется, что когда-то давно у него была возможность все изменить, но тогда он не послушался укусов ядовитого плюща.

— Я выйду на минутку размять ноги, — сказал я своим спутницам.

— Если хочешь, мы выйдем с тобой, папа?

— Нет, — отрезал я. — Сейчас не нужно.

Выбравшись из машины, я зашагал по заросшему почти по колени травой бейсбольному полю. Добравшись до горки подающего, я постоял там, чувствуя, как приятно холодит лицо легкий ветерок и ласкает кожу солнце. Деревянные трибуны, где я впервые увидел сидящего Немо Кюрлиса, заметно просели. Тогда, подняв руку к небу, я замер и принялся ждать.

Что, если мяч Немо, запущенный им в небо столько долгих лет назад, сейчас внезапно сорвется из-под облаков и упадет мне в ладонь?

Я ждал.

Но этого так и не случилось. Немо, мальчик с совершенной рукой, загнанный в ловушку невыносимых обстоятельств, забросил мяч далеко за облака. Мяч так и не вернулся на землю ни в тот день и никогда больше — и я, и Бен, и Джонни запомнили этот случай навсегда.

Сжав ладонь в кулак, я опустил руку и засунул ее в карман куртки.

С поля было хорошо видно Поултер-хилл.

Печально знаменитый холм тоже уступил неумолимому току и разрушительной силе времени. Между надгробиями пробивалась трава, нигде не было видно ни одного букетика свежих цветов, словно туда давно никто не заглядывал. Что было досадно и очень жаль, подумал я, потому что именно там лежал истинный Зефир.

Мне не хотелось бродить среди могил. С тех пор как я вернулся из своего путешествия товарным поездом в Бирмингем, я простился с Дэви Реем и он тоже попрощался со мной. Мне больше нечего было там делать, потому что все остальное было просто чушь и ерунда.

Повернувшись спиной к Смерти, я отправился в живущим.

— Вот моя школа, — сказал я своей жене и дочери, остановившись у тротуара перед школьным двором.

Тут уже мы все вместе выбрались из машины, и Сэнди, моя жена, шла рядом со мной, пока мои ботинки вздымали знакомую пыль школьного двора. Наше «подрастающее поколение» принялось носиться по двору все более и более расширяющимися кругами, словно пони, выпущенный на волю после долгого пребывания в стойле.

— Осторожно! — предупредительно крикнула дочери Сэнди, заметив разбитую бутылку. Беспокойство всегда было частью ее натуры.