— Кажется, ты в восторге от этого молодого saltatrix tonsa Октавия, — вдруг сказал он.
— Не позволяй внешности обманывать тебя, Антоний. Октавий далеко не продажная танцовщица. У него больше политической проницательности в мизинце, чем во всем твоем теле. Он сопровождал меня везде после Мунды, и я не помню, чтобы какой-нибудь юноша радовал меня больше. Правда, он болен и не пригоден для воинской службы, но на его плечах очень умная голова. Жаль, что его имя — Октавий.
Антоний встревожился. И весь напрягся.
— Думаешь переименовать его в Юлия Цезаря? — спросил он.
— Увы, нет. Я ведь сказал, что он болен. Серьезно болен и до старости не доживет, — спокойно ответил Цезарь.
Появился Октавий.
— Вверх по лестнице, комнаты справа в конце коридора, Цезарь, — сказал он. — Если я тебе больше не нужен, то мне хотелось бы посмотреть, где обустроились Пинарий с Агриппой. Могу ли я остановиться там же?
— Я так и планировал. Пройдись по Нарбону, будь аккуратен, не попадай в неприятности. Ты в отпуску.
В больших красивых серых глазах вспыхнуло обожание, потом парень кивнул и исчез.
— Он думает, что солнце светит из твоей задницы, — сказал Антоний.
— Очень приятно знать, что хоть кто-то так думает, Антоний. Особенно если это член моей семьи.
— Спорим, Педий не сядет срать, пока ты не позволишь.
— А как насчет твоего стула, кузен?
— Относись ко мне хорошо, Цезарь, и я буду хорошо к тебе относиться.
— Я принял твои извинения, но ты пока еще на заметке, неплохо бы тебе помнить об этом. Ты заплатил долги?
— Нет, — угрюмо признался Антоний, — но я сумел заткнуть дыры и рты. Как только у Фульвии наберутся наличные, ростовщики получат еще. А окончательно я рассчитаюсь, получив свою долю в парфянских трофеях.
Они дошли до покоев Цезаря, где Хапд-эфане чистил какие-то фрукты. Антоний с отвращением оглядел египетского врача.
— У меня на тебя другие планы, — сказал Цезарь, забрасывая в рот персик.
Антоний встал как вкопанный и в немой ярости уставился на кузена.
— О нет! Только не это! Не жди, что я снова вместо тебя буду торчать в Риме пять лет. Потому что я откажусь! Я хочу участвовать в приличной кампании с приличными трофеями!
— У тебя будет кампания, Антоний, но не со мной, — сказал Цезарь, не повышая голоса. — В следующем году ты станешь консулом, после чего отправишься в Македонию с шестью хорошими легионами. Ватиний останется в Иллирии, и вы оба развернете кампанию против даков. Я не хочу, чтобы в мое отсутствие Риму угрожал царь Буребиста. Ты и Ватиний должны пройти от рек Сав и Драв до Эвксинского моря. И твоя доля в трофеях будет равна доле генерала, а не легата.
— Но это меньше парфянской доли, — проворчал Антоний.
— Если судить по мелким кампаниям предыдущих губернаторов Македонии, то да, — сказал, еле сдерживая себя, Цезарь. — Но обещаю, что после этой кампании ты будешь богат, как Крез. Дакию и берега Данубия населяют очень богатые племена. У них много золота.
— Но мне придется делить его с Ватинием, — сказал Антоний.
— А парфянские трофеи тебе нужно будет делить с двадцатью другими участниками кампании, равного с тобой ранга. Кстати, ты не забыл, что генералам отходит вся выручка от продажи рабов? Ты знаешь, сколько я получил за галльских невольников? Тридцать тысяч талантов! — Цезарь насмешливо посмотрел на него. — Ты, Антоний, яркий пример римского недоучки, который в детстве отлынивал от домашних заданий, а в математике был вообще полный ноль. К тому же ты от рождения ненасытен.
Цезарь оставался в Нарбоне два рыночных интервала, учреждая новую провинцию Нарбонская Галлия и наделяя большими участками плодородной земли немногих выживших солдат десятого легиона. Пятый, «Жаворонок», пойдет с ним на восток и осядет в долине Родана, на такой же хорошей земле. Бесценный для Галлии дар. Солдаты женятся на галльских женщинах и смешают кровь двух великолепных воинственных народов.
— Он всегда держался по-царски, — сказал Гай Требоний Дециму Бруту, глядя, как Цезарь идет сквозь ряды раболепствующих сенаторов, — а сейчас превосходит себя. Цезарь Рекс! Если мы убедим всех влиятельных римлян, что он собирается стать царем Рима, нам ничего не сделают, Децим. Рим никогда не наказывал цареубийц.
— Распространением этого слуха должен заняться авторитетный и близкий Цезарю человек, — задумчиво сказал Децим. — Кто-то вроде Антония, который, я слышал, станет одним из консулов в следующем году. Я знаю, Антоний сам не убьет, но у меня есть ощущение, что он не осудит убийцу. Может быть, даже сможет придать убийству приличный вид.
— Может быть, — улыбнулся Требоний. — Мне спросить у него?
Поскольку Антоний прилагал огромные усилия, чтобы оставаться трезвым и приносить Цезарю хоть какую-то пользу, трудно было застать его одного. Но в последний вечер перед отъездом Требонию удалось пригласить Антония посмотреть на очень красивого коня.
— Животное как раз под твой вес, Антоний, и стоит той цены, которую просит хозяин. Я знаю, что у тебя миллионные долги, но консулу нужен приличный государственный конь. Получше твоего прежнего, который состарился и должен быть списан. Не забывай, что за государственных лошадей платит казна.
Антоний заглотил приманку. Он очень обрадовался, увидев животное, высокое и сильное, но не казавшееся битюгом, а светло-серые и темно-серые яблоки совсем его покорили. Сделку совершили, он и Требоний вернулись в город.
— Я хочу поговорить с тобой, — сказал Требоний, — но не хочу, чтобы ты отвечал мне сейчас. Только послушай. Мне, пожалуй, не стоит напоминать, что моя жизнь окажется в твоих руках, как только я начну этот разговор. Однако согласишься ты со мной или нет, я не хочу верить, что ты выболтаешь все Цезарю. Конечно, ты знаешь, о чем пойдет речь. Об убийстве Цезаря. Уже несколько человек убеждены, что это просто необходимо сделать, если мы хотим видеть наш Рим свободным. Но нам нельзя торопиться, потому что мы должны казаться первому классу борцами за справедливость, истинными патриотами, оказывающими Риму большую услугу.
Он замолчал. Мимо прошли два сенатора.
— Клятву, которую ты дал Фульвии, нельзя нарушать, поэтому я не прошу тебя вступить в клуб «Убей Цезаря». Это Децим придумал название. В шутку или всерьез, но у стен имеются уши. Я только прошу тебя помочь нам так, чтобы не уронить себя в глазах Фульвии. А именно: прими такой вид, чтобы всем казалось, что Цезарь уже пристраивает на голову диадему. Кое-кто с давних пор поговаривает об этом, но их болтовня выглядит как злонамеренные происки заклятых его врагов. Так что этот слух не производит впечатления на таких людей, как Флавий Гемицилл или Аттик, чье мнение очень ценится в деловых и коммерческих римских кругах. Иное дело, если о царских амбициях Цезаря проронит словечко кто-нибудь из его близких. Тогда версия всем покажется очень правдоподобной. Во всяком случае, так думает Децим.
Мимо прошли еще два сенатора и услышали, как Требоний с Антонием увлеченно обсуждают стати приобретенного кем-то из них коня.
— Сейчас ходят слухи, что в следующем году ты будешь консулом, — снова заговорил Требоний, — и что, когда Цезарь пойдет на парфян, ты останешься в Риме, чтобы править до конца года, а затем вместе с Ватинием развязать войну в Дакии. Не спрашивай меня, откуда я это знаю, просто прими как факт. Я думаю, ты не в таком восторге от этого плана, как полагает Цезарь, и я понимаю, почему это так. Кампания в Дакии не обещает больших трофеев. Там нет Атватука со всеми сокровищами германцев и нет хранилищ друидов, битком набитых жертвенным золотом. Тебе придется выпытывать у дикарей, где расположены их могильники, а ты ведь не Лабиен. Что касается продажи рабов, кто будет их покупать? Самый большой рынок — это царство парфян, а зачем им рабы, когда на них наседает Цезарь? Но если Цезарь умрет, все изменится, да?
