Сервилия придиралась к нему, ругалась или язвила. Стрелы летели мимо.
Самая поразительная трансформация произошла с его кожей. Она так очистилась, что он теперь чисто брился. Остались лишь оспины, следы отвратительного недуга, которой мучил его почти четверть века. И прекрасно. В будущем году ему, как и Гаю Кассию, стукнет сорок, и он по праву сможет пройти в преторы. Ну, не пройти, так выдвинуть свою кандидатуру. А дальше — как решит Цезарь.
Цезарь! Да, Цезарь, который был теперь бесспорным правителем мира, о чем Луций Понтий Аквила не упускал случая напоминать своей любовнице Сервилии. Будучи плебейским трибуном, Аквила очень злился на свою беспомощность: при диктаторском правлении он не мог наложить вето ни на один закон, предложенный Цезарем. Ему очень хотелось что-то сделать, чтобы продемонстрировать свою ненависть ко всему, за чем стоял Цезарь.
Что касается Гая Кассия, он слонялся по Риму недовольный, ему нечем было заняться. Он все надеялся стать претором, а пока суд да дело, много времени проводил с Цицероном и Филиппом. К большому удивлению римлян, он вдруг отказался от стоицизма и сделался эпикурейцем. Как понимала Сервилия, только ради того, чтобы поддразнить Брута, который так разозлился, что стал его избегать. Нелегкое дело, ибо оба часто бывали у Цицерона.
А Сервилия большую часть времени посвящала беседам с царицей Клеопатрой, очень одинокой в своем мраморном мавзолее. Конечно, царица отлично знала, что Сервилия была любовницей Цезаря на протяжении многих лет, но она ясно дала понять, что это не повлияет на их отношения. Она даже склонна была считать этот факт скрепляющим их дружбу. Сервилия это понимала.
— Ты думаешь, он когда-нибудь вернется домой? — спросила Клеопатра в конце мая.
— Я согласна с Цицероном, он обязан вернуться, — уверенно ответила Сервилия. — Если он планирует парфянскую кампанию, сначала ему надо многое сделать в Риме.
— О, Цицерон! — воскликнула Клеопатра с гримасой отвращения. — Я не встречала большего себялюбца и позера, чем он.
— Ему ты тоже не нравишься, — сказала Сервилия.
— Мама! — крикнул Цезарион, впрыгивая в комнату верхом на палке с лошадиной головой. — Филомена говорит, что мне нельзя выходить на улицу!
— Если Филомена говорит, что тебе нельзя выходить на улицу, значит, ты не можешь выходить на улицу, — сказала Клеопатра.
— Невероятное сходство с Цезарем, — сказала Сервилия, чувствуя комок в горле.
«О, почему это не я родила ему сына? Мой был бы римлянином, с патрициями в любой ветви рода».
Мальчик ускакал, как обычно легко согласившись с материнским вердиктом.
— Внешне — да, — нежно улыбаясь, ответила Клеопатра, — но ты можешь представить Цезаря столь же покорным, даже в таком возрасте?
— Конечно нет. А почему ему нельзя на улицу? Сегодня замечательный день, и он может поиграть на солнышке, солнечные лучи для него очень полезны.
Клеопатра стала серьезной.
— Есть еще причина, по которой я хочу, чтобы его отец поскорее вернулся. Местным жителям удается обмануть моих караульных, и они пробираются во дворец, чтобы причинить вред. У них ножи, и они отрезают ноздри и уши. Пострадали несколько наших детей возраста Цезариона, а также мои служанки.
— Моя дорогая Клеопатра, для чего у тебя стража? Пошли мальчика погулять под охраной, не держи его взаперти!
— Он захочет играть с охраной.
— А почему нет? — удивилась Сервилия.
— Он может играть только с равными.
Сервилия вытянула губы трубочкой.
— Клеопатра, моя родословная гораздо лучше твоей, но даже я не вижу в этом смысла. Скоро он сам научится отличать, кто равен ему, кто не равен, а пока пускай радуется солнцу, воздуху и шумным играм.
— У меня есть другое решение, — упрямо возразила Клеопатра.
— Интересно какое?
— Я собираюсь построить вокруг моего дворца высокую стену.
— Это не удержит местных бродяг.
— Удержит. Каждый cubit территории будет взят под контроль.
Закатив глаза, Сервилия сдалась. Несколько месяцев общения с Клеопатрой показали ей, насколько римские женщины отличаются от восточных. Царица Египта могла править миллионами, но у нее не было ни капли здравого смысла. Первая же встреча продемонстрировала один очень утешительный факт: что бы Цезарь ни чувствовал к Клеопатре, он не был по уши в нее влюблен. Вероятно, его прельстила возможность произвести на свет царя, отцом которого он будет признан всеми. Цезарь спал с несколькими царицами, но все они были чьими-то женами. А эта принадлежала ему, и только ему. Да, она обладала некоторой привлекательностью и, не имея здравого смысла, все-таки разбиралась в законах и управлении. Но чем дольше Сервилия с ней общалась, тем меньше та ее беспокоила.
А Брут навещал женщину, очень отличавшуюся от Клеопатры. Его первый визит по возвращении в Рим был, естественно, к Порции, которая с большой радостью приветствовала его, но не подставила губы для поцелуя и не сгребла в охапку, отрывая от пола, как бывало раньше. Причина крылась не в угасании чувства. У причины имелось имя — Статилл.
Раньше Статилл часто наезжал к Бруту в Плаценцию, но в конце концов осел в Риме. Появился в доме Бибула и упросил молодого Луция Бибула разрешить у него пожить. Поскольку Луцию не пришло в голову поинтересоваться мнением своей мачехи, Порция опять оказалась в ловушке. Отошла, как и в доме Катона, на задний план, наблюдая, как вечно пьяный философ назойливо убеждает Луция выпить с ним. Это было несправедливо! И почему она не настояла, чтобы Луция отослали к Гнею Помпею в Испанию? По возрасту он уже мог служить контуберналом, но он так безутешно горевал после смерти Катона, что Порция посчитала неправильным изгонять пасынка из родного гнезда. А когда появился Статилл, пожалела об этом.
Не отрывая взгляда от Брута, но не забывая о присутствии Статилла, Порция сохраняла дистанцию.
— Дорогой Брут, твоя кожа очистилась, — сказала она, умирая от желания дотронуться до его гладкого, чисто выбритого подбородка.
— Я думаю, это благодаря тебе, — сказал он, и улыбка оживила его глаза.
— Твоя мать должна быть довольна.
— Она? Она слишком занята болтовней с этой отвратительной иноземкой с той стороны Тибра.
— С Клеопатрой? Ты имеешь в виду Клеопатру?
— Конечно. Сервилия практически живет у нее.
— Я бы подумала, что она будет последней, с кем Сервилия захочет дружить, — сказала ошеломленная Порция.
— Я тоже, но, очевидно, мы бы ошиблись. О, я не сомневаюсь, что она задумала какую-то гадость, но не знаю какую. Она просто говорит, что Клеопатра развлекает ее.
Таким образом, эта первая встреча ограничилась лишь робким обменом взглядами. И другие встречи не пошли дальше визуальных ласк. Иногда на страже стоял только Статилл, в других случаях это были и Статилл, и Луций.
В июне Брут отвел ее подальше от посторонних ушей и спросил напрямик:
— Порция, ты выйдешь за меня замуж?
Она превратилась в столб пламени, загорелась от головы до ног.
— Да, да, да! — крикнула она.
Брут пошел домой сказать Клавдии, чтобы она собрала вещи. Он так хотел избавиться от нее, что ему и в голову не пришло поискать основание для развода, например бездетность. Он лишь позвал ее,
