никогда не узнаю, могло ли это сбыться. Нет, я действительно готова вступить в бой за бедняков и угнетенных, но кто я такая, чтобы полагать, что я способна сделать что-то, чтобы помочь им? Теперь я вижу, что мои розыски не были достаточно полными, включая и распределение моих финансовых ресурсов. Мне следовало бы в первую очередь списаться с несколькими издателями и узнать, во что обойдется опубликование моей книги. А раз я примирилась с мыслью, что буду жить у Лиззи в Пемберли, когда израсходую все свои средства, так почему я отказывала себе хотя бы в нескольких удобствах, какие положены респектабельной женщине, когда она путешествует? Отчасти потому, что я не хотела выглядеть обеспеченнее тех, кого намеревалась расспрашивать. Но я же изобретательна и могла бы спланировать так, чтобы путешествовать с удобствами и тем не менее в остальное время быть, например, нуждающейся гувернанткой. Отчасти это объяснялось опьянением, что наконец-то я свободна поступать как хочу, но главным образом колоссальной неосведомленностью о жизни вообще. Не было ни малейшей нужды возить столько гиней в ретикюле! Ведь у меня был аккредитив, и я могла бы брать две-три гинеи по мере надобности.

Задним числом как не понять, Мэри Беннет! Опыт придал тебе мудрости, но прихоти случайностей поставили твою жизнь под угрозу. Видимо, ты не способна даже в почтовой карете проехать без неприятностей, а что они в сравнении с теперешним твоим положением?

Благоразумная женщина приняла бы столь искреннее предложение руки и сердца мистера Роберта Уайльда, а, скажи-ка, как поступила ты? Да ты поглядела на него так, будто он отрастил вторую голову, а затем откусила ее! Но ты прекрасно знаешь причину — ты смогла увидеть, насколько негармоничным был бы этот союз: ведь он моложе тебя, богаче, более притягателен для противоположного пола. Взгляни правде в глаза, Мэри! Отказав ему, ты поступила правильно. Он найдет более подходящую жену, которую сможет любить, не подвергаясь насмешкам, а таков был бы его жребий, женись он на тебе.

От Роберта Уайльда ее мысли перешли к Ангусу Синклеру, который не произнес ни единого слова о любви. Он предложил дружбу, и ее она сочла возможным принять. И это его ей не хватало в ее странствованиях: родственности душ, обращенного к ней чуткого уха, всегда готового услышать ее слова. Да, ей его очень не хватало, и она понимала, что, бульон с ней, ее приключения приняли бы совсем новый оборот. Лицо мистера Роберта Уайльда она практически не помнила. Но лицо мистера Ангуса Синклера тут же всплыло перед ней, будто портрет кисти мастера.

Стосковалась она и по милой Лиззи, хотя по Джейн заметно меньше. Джейн постоянно плакала, а слезы ничего не дают, ничего не меняют. Мэри уважала только слезы, исторгнутые самым глубоким, самым мучительным, самым ужасным горем, а с этими слезами слезы Джейн ни в какое сравнение не шли. Нет, Лиззи была разумной и чуткой — но почему она так несчастна? Когда я выберусь отсюда, решила Мэри, я выясню, почему Лиззи несчастна.

Ночью, свернувшись чуть угловатым клубочком, чтобы согреть хотя бы какое-то местечко, она прикидывала, как и почему была сооружена ее клетка. Воспользовавшись случаем, когда отец Доминус был в наиболее доступном расположении духа, она спросила, зачем ему потребовалось что-то подобное, но ответа не получила, и не из желания держать ее в неведении — это было бы понятно. Нет, отец Доминус вообще отрицал, что соорудил ее! Когда она продолжила искать объяснение, он ответил, что никаких предположений у него нет и переменил тему. Так кто же соорудил клетку в пещере? Более того, в пещере, находящейся далеко в стороне от легко доступных, если верить Игнатию и Терезе. Так кто же ее соорудил и зачем? Разбойники? Скрывающиеся? Похитители? Похоже, ей никогда этого не узнать. Однако поиски отгадки немного отвлекли ее мысли, позволили погрузиться в сон. Но когда она освободится, то попытается узнать.

Когда я освобожусь, — повторяла она себе, — ни в коем случае не «Если я освобожусь». Воды осталось три столовые ложки, но она продолжала повторять «когда», а не «если».

Следующий рассвет был солнечным, увидела Мэри, когда кое-как отдернула занавес для утренней разведки, и тут же его задернула, чтобы укрыться от ветра. Холодно, до чего же холодно! Губы у нее пересохли, кожица на них загрубела и лупилась. Так выпить или нет?

— Я не молю тебя, о Господь, выручить меня, но ниспошли мне силы и находчивость, — сказала она и выпила последнюю воду.

Не успела она поставить кувшин, как в недрах под ней раздался грохот, чудовищное содрогание швырнуло ее навзничь; кое-как поднявшись на ноги, она увидела, что ее деревянный стульчак перекосился и развалился. Провал под ним уцелел, но вместо звуков бегущей воды из него поднялось облако пыли, заколыхавшейся вокруг нее.

Вновь раздался оглушающий звук, но на этот раз внутри ее клетки — резкий и металлический. Она кинулась к занавесу и отдернула его, открыв решетку. Прутья погнулись! Когда она дернула большую дверь, та распахнулась вовнутрь, взвизгнув петлями. Замок разломился в гнезде. Мэри юркнула в нее. Если оседание продолжится, ей лучше оказаться снаружи клетки, а не внутри! Затем, вспомнив про леденящий холод, она заставила себя вернуться в клетку и забрать оба одеяла. Еще пара слоев, чтобы согреться.

— Благодарю тебя, о Господи, — сказала она затем, вновь благополучно оказавшись снаружи.

В левой боковой стене, кроме туннеля, которым она пользовалась для разминки, оказались еще два входа. Она заглянула в оба и увидела черную тьму. Кучка самых дешевых сальных свечей лежала у входа в дальний туннель, а также трутница, почти полная сухого мха, качеством почти не уступавшего шерсти. Но ни на секунду у Мэри не возникло желания воспользоваться свечами. Она не была Ариадной, с помощью клубка нити находящей путь в Лабиринте Минотавра, а после такого оседания, кто знает, что произошло в туннелях?

Нет, она вернется в мир прямо с обрыва, и не важно, какой он крутой. Она подошла к краю. Слава Богу, не отвесный! Вниз простиралась каменная осыпь, а над пещерой нависал массивный валун; он вкупе с темно-зеленой парусиной, несомненно, маскировал пещеру от взглядов с пустоши. Теперь она увидела, что находится над пустошью не в тысяче футов, а всего в трехстах. Ветер хлестал и рвал ее, но осыпь была сухой, и одеяла, когда она сумела закутать в них плечи, обеспечили некоторую защиту от него. Положение солнца сказало ей, что она смотрит на север через безлюдье пустошей, конических пиков и хаотичное нагромождение скал. Нигде она не увидела ни единого дома, ни малейших признаков какого-либо селения. Следовательно, спустившись, она должна повернуть на юг и, подсказал неясный инстинкт, на запад, а не на восток. Если тут живут люди, то в той стороне! Ах, будь на ней ее сапожки!

Спуск по камням оказался мучительным. Они впивались ей в ладони, когда ей приходилось вцепляться в них, нащупывая пальцами ног какую-нибудь опору внизу. Десять минут более чем согрели ее, и она сбросила одно одеяло вниз, чтобы хоть как-то оберечь носки. Ее силы опасно убывали. Но мисс Мэри Беннет не собиралась быть побежденной собственной телесной слабостью. Она продолжала кое-как спускаться, иногда срываясь, но всякий раз торчащий валун останавливал ее падение, прежде чем ушибы могли стать серьезными.

Это, казалось, заняло целую вечность, но примерно час спустя Мэри стояла на пахучей, жесткой траве, на которую польстилась бы только самая голодная овца. Ее носки выдержали это испытание, но им скоро наступит конец, если ей придется прошагать мили и мили. Нет, но это, несомненно Скалистый край в Дербишире, подумала она и пожалела, что не знает, в каком направлении лежит Пемберли. Но раз так, она зашагала вдоль подножия невысокого холма, в котором пряталась ее пещера; оставалось только надеяться, что до обитаемых мест рукой подать.