температур не ожидалось, он решил, что выберет для себя место, где будет поддерживать радиосвязь с остальными пунктами наблюдения. Два похищения подряд, совершенные на востоке штата, могли означать, что на этот раз Призраки появятся на севере, на западе или юго-западе. Полиция Массачусетса, Нью-Йорка и Род-Айленда согласилась ужесточить патрулирование границы с Коннектикутом, да так, чтобы и муха не пролетела. Войну предполагалось встретить во всеоружии.
Мечтая провести вечер с Дездемоной и хоть на время забыть о затянувшемся расследовании, ближе к вечеру Кармайн отвез дела Понсонби обратно на Кейтерби-стрит.
— Вы до сих пор храните личные вещи, приобщенные к делам 1930 года? — спросил он у дипломированной дамы-архивариуса. Ее коллега отсутствовала. Полицейского пикапа тоже не было видно. Только теперь Кармайн сообразил: закрутившись, он забыл сообщить Сильвестри, что творится в архиве.
— Мы обязаны хранить все личные вещи, вплоть до шляпы Пола Ревира,[6] — саркастически отозвалась дама, которую ничуть не заботила ни судьба архивных документов, самовольно унесенных Кармайном, ни собственное отсутствие на рабочем месте в прошлый понедельник.
— Я хочу видеть личные вещи вот этих двух жертв, — продолжал Кармайн, потрясая тонкой папкой перед носом архивариуса.
Дама зевнула, осмотрела маникюр, бросила взгляд на часы.
— Поздно вы спохватились, лейтенант. Уже пять, мы закрываемся. Приходите завтра, в рабочие часы.
Завтра Сильвестри узнает, как работают сотрудники архива. Но почему бы не устроить стерве бессонную ночь, пока не упал дамоклов меч?
— В таком случае, — любезно отозвался он, — рекомендую для разнообразия завтра утром использовать служебную машину по назначению и доставить личные вещи убитых лейтенанту Кармайну Дельмонико в здание окружного управления. Если упомянутые вещи не будут доставлены, место за вашим столом займет моя племянница Джина. Она охотно пойдет на непыльную государственную службу, чтобы без помех учиться. Кстати, она готовится в ФБР, а там женщины проходят строжайший отбор.
Глава 26
В одиннадцать часов в воскресенье, незадолго до начала наблюдения за подозреваемыми, Кармайн вошел в окружное управление, изводясь от тоски, беспокойства и напряжения.
Тоскливо ему было оттого, что в прошлую пятницу Дездемона объявила: если погода на выходные окажется сносной, она отправится в поход по Аппалачской тропе, к границе Массачусетса. Поскольку объявление было сделано в постели, Кармайна оно застало врасплох. Дездемона и слушать не хотела, чтобы за ней посылали патрульную машину — доставить ее к началу маршрута, а потом забрать в конечной точке. Кармайна беспокоила ее самостоятельность. Он думал о Дездемоне постоянно, и роль, которую она сыграла в расследовании, была тут ни при чем. Если говорить начистоту, он с нетерпением ждал встреч с ней. Может, он просто постарел: когда он познакомился с Сандрой, ему было всего за двадцать, а сейчас ему уже сорок с лишним. На родительском поприще он не преуспел, с ролью мужа тоже пока не справился. Тем не менее он твердо знал: положение любовницы не для Дездемоны. Брак, они должны вступить в брак. Но хочет ли она этого? Кармайн понятия не имел. Судя по запланированному походу, в нем, Кармайне, Дездемона нуждалась меньше, чем он в ней. И при этом она была такой нежной и ни разу не попрекнула его вечной занятостью. «О, Дездемона, не разочаруй меня! Останься со мной, будь со мной всегда!» — молил он.
Из-за побега Дездемоны у Кармайна оказались свободными два дня; Сильвестри запретил ему совать нос в другие дела — только Призраки! Единственное исключение — расовые конфликты, если они все-таки вспыхнут. Чем занят Мохаммед эль-Неср в это прекрасное теплое воскресенье? Во всяком случае, не пикетами и не демонстрациями. Разгадать его бездействие было нетрудно: как и Кармайн, Мохаммед ждал, что на этой неделе Призраки похитят очередную жертву и поднимут новую волну боли и возмущения. Значит, большой митинг намечен на следующее воскресенье. Придется опять отрывать копов отдела. Для полиции — головная боль, но со стороны Мохаммеда — продуманная стратегия.
Приближался тридцатый день.
— Лейтенант Дельмонико? — окликнул его сержант в приемной.
— Если мне не изменяет память, да, — ухмыльнулся Кармайн.
— Сегодня утром я нашел среди почты коробку со старыми вещдоками. Она не подписана — видимо, поэтому вы ее не получили. Этикетку с вашей фамилией я нашел чудом. — Сержант наклонился и извлек из-под длинного стола большую квадратную коробку, какие давно вышли из употребления.
Вещи женщины и девочки, погибших в 1930 году! Он совсем забыл о них, поглощенный организацией наблюдения. Правда, он успел доложить Сильвестри о самоуправстве архивной стервы и ее коллеги.
— Спасибо, Ларри, я у тебя в долгу, — пробормотал он, подхватил коробку и поспешил к себе в кабинет.
Надо же хоть чем-то заняться в воскресное утро, пока любимая отмахивает километр за километром по мокрой листве.
Свидетельства преступления тридцатишестилетней давности почти не имели запаха. Следователи не сохранили одежду погибших — значит, она была в крови, как и обувь. Никому не пришло в голову измерить расстояние между трупами, поэтому Кармайн полагал, что частично эта кровь могла принадлежать «лежавшему поблизости» Леонарду Понсонби. Никто не потрудился зарисовать относительное расположение трупов. Пришлось довольствоваться туманным определением «поблизости».
Кармайн увидел сумочку. По привычке натянув перчатки, он осторожно извлек ее. Самодельная. Вязаная, как у многих женщин в те времена, когда деньги перепадали редко. Две тростниковые ручки и подкладка из грубой холщовой ткани. Никакой застежки. Эта женщина не могла позволить себе даже сумочку из кожи самой примитивной выделки, не говоря уже о дорогой. В жалком кошелечке — серебряный доллар, три четвертака, одна десятицентовая и одна пятицентовая монетки. Кармайн положил кошелек на стол. Мужской коленкоровый носовой платок, чистый, но неглаженый. На самом дне сумочки — крошки, вероятно, от двух печенин. Скорее всего мать украла их в вокзальном кафе, чтобы хоть чем-нибудь накормить дочку в поезде. Вскрытие обнаружило, что у обеих желудки были пустыми.
Саквояж был небольшим и, судя по виду, настолько древним, что помнил, наверное, Гражданскую войну. Поблекший, испещренный проплешинами, даже новым он не блистал элегантностью. Кармайн почтительно открыл его: нет ничего более трогательного, чем безмолвные свидетельства давно угасшей жизни.
Сверху лежали два длинных шерстяных шарфа, связанных вручную и таких пестрых, словно рукодельница собирала для них обрывки ниток где только могла. Но почему шарфы остались в саквояже в морозный вечер? Запасные? Под шарфами — две пары чистых трусов из неотбеленного муслина и еще две пары поменьше, очевидно, детских. Пара длинных вязаных носков и таких же чулок. А на дне, старательно завернутое в рваную папиросную бумагу, — детское платьице.
У Кармайна перехватило дыхание. Детское платьице из бледно-голубого французского кружева, искусно расшитое мелким речным жемчугом. Пышные рукава-фонарики с узенькими манжетами, перламутровые пуговки на спине, шелковая подкладка, под ней — туго накрахмаленная сетка, благодаря которой юбка держала форму, как пачка балерины. Предшественница нарядов из «Динь-Динь», сохранившаяся с 1930 года, — правда, сшитая вручную. Каждая жемчужинка надежно пришита отдельной ниткой, ни одного машинного шва. Сколько же деталей упустили копы 1930 года! На груди слева темными жемчужинками с лиловым отливом было вышито «Эмма».
Кармайн разложил платье на столе да так и застыл перед ним.
