своего дела (присмотр за зверями, уход за деревьями) наказан штрафной курткой из грязно-зеленого сукна. Ему придется пропустить несколько обходов своего участка. Он осторожно ощупывает ногой почву. Здесь — его стихия, ему выпало счастье кое-что возразить своим критикам. Никто не сердится. Король универмагов стал на время таким же человеком, как и я. Погода заботит его не меньше, чем источники государственного финансирования, он весь сосредоточен на этой теме. Он всегда умеет целиком сконцентрироваться на одном деле. Словно копыто, прикасается он сейчас к земле, с пронзительной, хорошо разыгранной покорностью. Погода в любом случае сильнее меня, признаёт он. Лесничему и раньше временами попадались такие люди, оторванные от человечества бесчисленными банковскими операциями. Тем временем на берегу озера строится личная часовня. У зрителей в глазах темнеет от этого надгробного монумента: чего только не построишь, когда денежки есть. В минуту смерти король универмагов порадуется, что у него есть такая часовня. Ярко белеют в лесу звериные косточки, а в погребах таится роскошь их вин. И во всей своей природой дарованной жизнерадостности и живости среди ветвей деревьев засели дети, пытаясь заглянуть сверху в сад лесничего, а зимние птицы уже кружат над их головами. Посторонним вход запрещен. Со всех сторон вход преграждают полиция и личная охрана. В саду только что стреляли по мишеням. Теперь и в них кто-нибудь выстрелить может! Наблюдателям, которых прогоняет и спугивает авторитетная рука, остается только бежать обратно, к своим собственным мрачным секретам, туда, где над очагом томится и скворчит их тоска. Хозяйка молотит кулаком по стволам: лишь ей одной, пусть и в приглушенном варианте, довелось наблюдать, как бесчинствует в ее комнатах актриса. Неиссякающий доход деревенских людей нескончаемым потоком течет мимо угодий лесничего. Все заботятся о чужих делах, чтобы превратить их в свои, но со своими собственными делами они никогда не справятся, они даже церковный-то налог не в состоянии вовремя заплатить. Озверев, судорожно дергаясь, как те, кем всегда пренебрегают и никогда не кормят досыта, владелица табачного киоска заводит спор не на живот, а на смерть с женой железнодорожника о цвете платья у какой-то королевы. Этот спор — дорога с односторонним движением, и результат неясен. Теперь они разбрелись по своим кухням и стали сами себе королевами.

Шофер уводит обеих овчарок на очередную прогулку, переведя их через посыпанную гравием дорогу. Его хозяйка, предпринимательша, выдрессировала его так, что он весь нацелен на величие приказа, которого ждет в любую минуту. Случившиеся на дороге сельские жители приветствуют собак, как освободительную армию, внезапно все почему-то именно на примере этих собак начинают понимать тварей и их досадные желания. У них теперь в хлеву и одной-то коровы не найдешь ни у кого. Затюканные деревенские собаки, кошки и уж подавно — свиньи (в темных загаженных клетушках, в которые животные еле втискиваются) не достойны защиты деревенских жителей, ведь сами-то они, не имея самостоятельного дохода, защищены только своими пенсионными выплатами. Позже шофер сможет заказать себе в трактире жареное мясо с луком и, как человек, много всякого повидавший, стать предметом всеобщего внимания. Позади него зияющая прорва деревни выплевывает все новых и новых мужчин. Но не такие уж они и новые сами по себе. Их жены понапрасну оголяются у себя дома, чтобы отвлечь своих мужей от мысли отправиться в пивную. Как всем им понять тот свет, который исходит от дома лесничего? Как только они хотят его ухватить, он просачивается у них между пальцами, сквозь которые они на всё смотрят. Потом жены садятся перед телевизором, чтобы всё рассмотреть вблизи и устыдиться. Их единственное завещание — это их потомство, которое словно произошло от простейших земных форм. Эти водительницы одноколейного транспорта, мужья у них ведут себя гораздо более многоколейно! Покупают все новые цацки, чтобы нацепить их сверху на глупые крышки своих двигателей. Они кричат, чтобы лучше видеть и чтобы видели их, но уже слишком поздно, и они с размаху врезаются в твердое подножие своей домашней горы, прямо перед въездными воротами, и кровь хлещет у них из носу. И тем не менее каждый день все видят их опять. Предпринимательша, зевая, разминает себе ноги и руки с помощью гимнастического упражнения, которое можно выполнять прямо за письменным столом. Красивая, как платье, идет она к забору. Она стоит там, как внезапный освежающий выстрел в утреннюю рань, который, вспыхнув, разрывает день на две половины. Она управляет действительностью и ее доходами, но — как бы это получше выразить — ей не хватает трубопровода, ведущего к ней самой: то есть у нее моющееся тело, но кожа плохо переносит воду (страх растаять?). Эта женщина совсем не такая громада, как, к примеру, та продавщица в своем новом костюме. О предпринимательше мечтают клерки в своих комплексных бюро, где они проводят все свое время, постоянно озабоченные все новыми инструкциями, которые приложены к их хобби. Потому что в свое личное свободное время они оживают. В свое свободное время они вживаются! Вживляют в себя бутерброды с колбасой. В их женах сущность женской притягательности им никогда не открывается. Лесоруб, красивый, как в кино, исполнитель своей собственной роли, протягивает руки к этой женщине. Она представляется ему истинной и осязаемой, как лик Мадонны в церкви. Какая благодать эти обои в изящных цветочках, которые можно взять самому, протянув руку (нужно только знать меру, чтобы не преступить границы целого). Эрих сразу предлагает себя, он хочет поехать наверх, на луга. По-серьезному-то он места не займет и весит не тяжелее снежинки на капоте. Женщина смотрит на него — а почему бы и нет? Ей, пожалуй, все равно — подумаешь, еще одно пятнышко на коже лица. Зато у него есть исполнительный орган.

У него нет дома; то, куда он может отправиться, это меньше, чем дом. На завтра его определили в машину, где он будет проводить время в обществе багажа. Загрузили туда и оружие. Он — один из тех, с кем ее отцы жестоко обходились. Один из тех, кто выбрал забывчивость, чтобы не идти по пути отмщения. Она же, наоборот, всё запоминает. Она тяжело обвисает, эдакая складчатая катастрофа, вот такой выходит она из своего бюро, что в стеклянном дворце в центре города, беспомощная, как мокрые кусты. Всесильная и неуклюжая одновременно. Содрогаясь от отвращения, поднимается она по лестнице. Как сбросить с себя эту мерзкую холодную плоть? Эти сети, до отказа наполненные одним только жареным черепом. Больше всего ей хотелось бы вырвать из себя все органы. Человеку требуется хотя бы немножко счастья. Порой после еды она засовывает два пальца себе в глотку. Этот способ она использует, чтобы сохраниться в непомятом виде, очистить ансамбль своего тела вплоть до несущих конструкций. Понятно, ведь ей недоступно то, что многим другим, если вы со всех сторон оцените социальное положение этих других, безразлично: излишний вес. Едва выбравшись из оболочки своего автомобиля, где никто не мог ей докучать, она тут же принимается дезинфицировать дом лесничего самым дотошным образом. Эти древние стены, способные вызвать дикие крики восторга у знатоков деревенской старины, — идеальное прибежище для грязи. Она очищает всё, кроме себя самой. Из багажника вынимаются огромные упаковки ваты; жидкие очистительные средства, ядовитые, как крысиный помет, вызывают у нее рабочий зуд от пальцев до кончика языка, она делает свое дело основательно, но беспощадно. По ее распоряжению шофер выстилает все ящики и шкафы чистой бумагой. После этого она принимает решение вообще не распаковывать свою дорожную сумку. Поверх столь леснически и княжески застеленных постелей она велит постелить свое собственное белье. Будь ее воля, она бы каждый день меняла и собственную кожу, которой уже многие с нетерпением дожидаются, чтобы надеть ее на себя или хотя бы примерить. А она на них неплохо смотрится! Она властвует над тысячами людей в экономической сфере, подобно главному выигрышу в лотерее. И при этом она находит все новые предлоги, чтобы никому лично не протягивать руку. Быть женщиной — постоянное помахивание колом гигиены. Над ней вечно кто-нибудь униженно склоняется. Поставщики подают ей пальто и шумно дышат в ее нестриженый затылок. Все это обилие крови, пульсирующей в разветвлениях сосудов, — оно рвется наружу, в жизнь, словно семя, которому тоже хочется потрудиться. Иногда оно прорывается, иногда нет. Яростно кипит посев несчастных обделенных в ее пререзервативном домике.

Завтра над местностью повсюду задернется кровавый занавес. Королю универмагов это очень на руку, он — скромный потребитель своего жаркого и своего вина, но в любую минуту готов подняться над самим собой. Он становится таким, каким его в данный момент хотят видеть. В обычной атмосфере он человек простой, для человеческих опытов не очень подойдет: что в нем такого особенного? В первую очередь он борец за природу и за ее дальнейшее существование, с тех пор как избавился от своих универмагов. Горячее всего он выступает за дальнейшее существование своих лесов. Он ведь, по сути дела, простой крестьянин. Но он хотел бы и сам продолжать существовать, причем со всеми удобствами, а значит, и все вокруг него должно оставаться таким, как сейчас. Это ему по нраву. Природа постоянно меняется, но в целом заинтересована в том, чтобы ее увековечили. То же самое и он считает для себя подобающими условиями. Он считает, что условия существуют прежде всего для него. Он ест себе и пьет, эта