сходите в лес, в зоопарк, посмотрите на обезьян, барсучков, на все, что может вызвать улыбку. Зима придет — на лыжах покатайтесь. Словом, продолжайте жить — в этом ваше единственное спасение. У вас будет еще много мальчиков.

— Не хочу, не хочу другого мальчика!

— Ну, дружочек, — Доктор похлопал его по рыдающему плечу, — бросайте эту достоевщину разводить. А то выйдет у нас с вами не больница, а литературный кружок.

Из палаты вышла женщина в операционных одеждах, похожая на ожившую упаковку ваты с характеристикой — «гигроскопическая, нестерильная».

Отец некоторое время пристально вглядывался в ее по пояс утопленное в марлю лицо:

— Это она, я узнал. Она убила его! Вы, дипломированные убийцы, верните моего сына! — Он зарыдал.

— Вот вы ругаетесь, — деликатно заметил Доктор, — а мы за вашим сыночком, между прочим, две недели говно выносили.

— Выносили, — с обидой пробасила женщина, — а теперь выслушиваем…

— Вы поймите, — продолжал Доктор, — нельзя требовать от врачей невозможного. Да, мы не скорбим так, как вы, и это нормально. Но нам и не все равно. У вас горе, а у нас — элегия, добрая грусть, это тоже очень хорошее чувство.

— Я даже не попрощался с ним! — всхлипнул мужчина. — Как он умер?

— Достойно, в высшей степени достойно, — заверил Доктор. — Он был очень мужественным ребенком.

— Коля поступил к нам в больницу с высокой температурой, — произнесла женщина густым марлевым голосом. — Не понимая угрожающей ему опасности, плакал и просил побыстрее выписать. У него начались зрительные и слуховые галлюцинации. Ему виделся староста класса Казимир Власов и слышались голоса, цинично обсуждающие половую жизнь. Передавая медицинскому персоналу содержание этих разговоров, он со слезами извинялся и просил не говорить об этом родителям. Потом наступило резкое ухудшение, мальчик полностью перестал пить и есть, пропала речь, он только плакал и глухо стонал во сне. Коля скончался от резкого падения сердечной деятельности. Инъекции продлили его мучения на десять дней.

— Ну хватит о грустном! — требовательно сказал Доктор, заметив прижавшихся к стене девушек. — Лучше посмотрите, какие у нас тут эскулапушки ходят, просто эскулапулечки… Что мы так горько плачем, что у нас произошло? — спросил он у Еникеевой.

— Учиться не хочет, — хмуро пояснила Ярцева.

— Нехорошо, надо учиться. Какой у нас курс? Второй? Самые что ни на есть азы.

— Я домой хочу, — Еникеева рванулась, — скажите, чтоб она меня не держала!

— Ах ты, уродка проклятущая! — зашипела Ярцева. — Не отпускайте ее, Николай Ефимович не велел!

— Действительно, скверно получается, — заметил Доктор, — где же ваша студенческая солидарность? С лекции убежали.

— Боится она, видите ли… Сволочь!

— Так это старая история, все сначала боятся, а потом… знаете что?

— Знаю! — истерично крикнула Еникеева. — Сметану с трупа едят!

— Совершенно верно. И ничего страшного не происходит.

Еникеева, ощутив, что хватка Ярцевой ослабла, резко дернулась и высвободила запястье. Она пыталась бежать, но Доктор проворно встал у нее на пути. Размаха его рук не хватало, чтобы полностью перегородить проход, поэтому он двигался на манер вратаря, внимательно отслеживая каждое движение Еникеевой. Она пыталась поднырнуть ему под руки, но Доктор ловко присел:

— Оп, оп, сюда нельзя и сюда нельзя, проход закрыт!

И Еникеева, снова наткнувшись на преграду, вдруг обмякла. Ужас покинул ее лицо, сменившись выражением обморочной безропотности. Доктор танцевальным движением подхватил студентку за покорную талию, и Еникеева, надломившись посередине, повисла на его руке как плащ.

Доктор двигался быстрым шагом, ноги Еникеевой волочились по полу, стальные набойки каблуков на ступенях неприятно, как зубы, клацали.

Ярцева и Доктор с Еникеевой через руку спустились в подвал, где располагалось анатомическое отделение. Возле неплотно прикрытой двери он установил Еникееву в вертикальное положение.

Доносился бодрый голос Николая Ефимовича: «Наталья К., восемнадцать лет, совершила суицид на фоне острого психоза. Выбросилась из окна шестнадцатого этажа. Повреждение пяточных костей, вколоченные переломы длинных трубчатых костей нижних конечностей. Смерть наступила в результате внедрения шейного отдела позвоночника в полость черепа. Но лучше пусть она сама расскажет нам об этом. А мы еще раз поблагодарим Бориса за интересный показ. Спасибо, Боря, ты можешь идти на свое место».

Мертвец на столе поднялся и, поддерживая рукой вываливающиеся из живота внутренности, проковылял к своему месту на нижней полке.

В это же время второй мертвец скинул с тела клеенку, встал на исковерканные конечности и медвежьей развалочкой прошел к прозекторскому столу. Голова девушки свешивалась набок, из затылка чуть выглядывал шейный позвонок. Она присела на край стола. Услужливый Николай Ефимович помог ей забросить изувеченные ноги. Она осталась в сидячем положении и заговорила, бойко артикулируя подшитым ртом: «Ну, что еще можно добавить, Николай Ефимович почти все рассказал…»

Речь ее прервал протяжный дверной скрип.

— А вот и мы, — приветливо сказал Доктор.

— Насилу привели, — Ярцева подтолкнула вперед снулую Еникееву. Та раскрыла глаза и в панике отпрянула, будто ей в лицо плеснули кислотой.

— Смелее, смелее, — Доктор ободряюще похлопал Еникееву по дрожащей спине.

— Небось не съест, — хмыкнула Ярцева.

— Как знать… — Николай Ефимович лукаво прищурился.

— Ефимыч! Твою дивизию! — крикнул Доктор. — И ты туда же! Совсем из ума выжил, старый черт! Зачем девку мне зазря пугаешь? Я тут из сил выбиваюсь, можно сказать, врачебный подвиг вершу. И для чего? Чтобы, заметь, у твоей же студентки в мозгах порядок навести, а ты всю терапию мне на корню губишь!

— Ну, брат, извини, не удержался, — смущенно улыбнулся Николай Ефимович.

— Только и знаешь, что пакостить, а потом извиняться, — Доктор мягкими движениями подтолкнул упирающуюся Еникееву к столу. — Вот так, вот так, ножками… И не слушаем никаких глупых, злых дядек… Вот и славно, ай молодчина…

Мертвая, глядя на ослиное упрямство Еникеевой, расцвела перекошенной улыбкой: «Пу-пу-пиду!» — спела она, имитируя пухлые интонации Мэрилин.

— И совсем не страшно, — усмехнулся Доктор, похлопывая по щекам опять сомлевшую Еникееву. — Никто нас кушать не будет, а, наоборот, сами мы будем кушать, да? Ефимыч! Давай распорядись.

— Мизрухин, голубчик, — Николай Ефимович поискал глазами студента, — там в холодильнике, на боковой полке, стоит баночка со сметаной, принесите пожалуйста.

Мизрухин по-солдатски козырнул и бросился к холодильнику. Некоторое время он, присев на корточки, старательно копошился в морозных недрах, шумел какими-то склянками, потом повернул встревоженное лицо.

— Николай Ефимович, нет сметаны. Только йогурт. Клубничный.

— Прекрасно, еще лучше! — Доктор бережно принял поданную Мизрухиным яркую пластиковую упаковку, изучил ее и вкусно чмокнул.

— М-м-м… Объедение! Что скажешь, Ефимыч? Йогурт! Слово-то какое… Нам бы в молодости да такую вкуснятину! И ебаться не надо!

Смех привел Еникееву в чувство.

— Да-да… А что вы так развеселились? — спрашивал у студентов Доктор. — Вам этого уже не понять. Вы — пресыщенные. Включай телевизор, и сразу на тебя такое вывалится, все что захочешь: и сиськи, и