— Представь, что ты бессмертный.

— А вдруг зеркал не будет, — не сдавался Василек.

— Даже если их не будет, повлияет ли это каким-нибудь образом на твою возможность отражаться в зеркалах?

Знал же Василек, что дедушку не переспорить.

— Хорошо. Душа знает, что с ее уходом отражение… исчезает?

— Конечно.

— И разве ей не становится его жалко?

— Кто оно такое, чтоб его жалеть! — дедушка даже фыркнул. — Отражение!

— Как кто, это же я! — вскрикнул Василек.

— «Я» — в первую очередь тот, который в зеркало посмотрел, а не тот, кто в нем отразился. С тобой настоящим, то есть с душой, ничегошеньки не произошло и произойти не может, пускай хоть все зеркала пропадут. И главного не забывай… — дедушка лукаво помолчал. — На самом деле никаких зеркал нет. Это мы с тобой в начале разговора придумали, чтобы понятнее было… Не так все просто.

Ночью Василек проснулся. Показалось, дедушка во сне что-то говорил. Василек начал вслушиваться. Слова оказались дождевым накрапом и ветром.

— Не спится, Вася? — спросил вдруг со своего места дедушка.

— Ходил кто-то возле дома, — соврал Василек. — Я спросить хотел… Почему труп в овраге за столько лет не сгнил? И звери его не тронули?

Дедушка будто ждал этого вопроса.

— В тетради все дело. Трупный стих вместо души слабую нежизнь в трупе поддерживал. Вот зверь и боялся, стороной его обходил. Я потому и сжег тетрадь эту поганую сразу. Можешь пойти к овражку, думаю, там уже ничего не осталось.

Ночь только начинала светлеть, окутывая пространство молочной дымкой. Дождь прекратился. Земля, покрытая влажной листвой, скользила под сапогами. Василек сделал несколько шагов и замер. Он не мог вспомнить, какая из дверей вела к обрыву, — все застилал туман, — постоял минуту, прикидывая, не лучше ли вернуться в дом.

— Что, Вася, в Устени искупаться захотел? — во всегдашней своей шутливой манере сказал за спиной дедушка. Ветер на миг сделался тише, и Василек услышал далекий шум реки. — Овраг в другой стороне, где дверь на восток. А ты через северную вышел. Подождем, чуть развиднеется, и вместе овраг поищем… — Дедушка глянул на небо. — Скоро уже.

В лесу туман не висел сплошной стеной, а только стелился под ногами. Василек осторожно ступал, боясь не заметить оврага и свалиться на корень.

Дедушка шел, уверенно раздвигая руками ветки.

— Редко, чтобы те, кто сочиняют, хоть раз про труп не написали. А кто лучше напишет, того книжные умники духовным называют, потому что после смерти такой стих душу заменяет, и пока он существует на бумаге, труп им живет. Это называется творческим бессмертием, но если точно говорить, это — несмертие, и не человека вовсе, а трупа. Почти от всех поэтов трупы остались, стихом одушевленные. Они при жизни умереть боялись и наделали себе таких запасных душ, вроде электрических батареек, а сами того не знают, что они к ним уже никакого отношения не имеют… И что еще опасно, человек, который помногу их стихи читает, мертвой природы набирается и сам начинает жить трупным стихом. Тут самое страшное происходит.

— Это что?

— Однажды душа, та самая, что из рая глядится, в отражении своем труп видит. Сам представь, подходишь ты к зеркалу, смотришь и вместо привычного лица своего видишь сгнившую харю с клыками — и это ты! Плохо, если душа отражения своего бояться начнет, но еще хуже, если поверит, что она и есть труп и полюбит его в себе. Так появляется труп, настоящей душой одушевленный. Правда, с того момента она уже не в раю, а в другом месте.

— В аду?

— В черном ирие. Можно сказать, что это место — ад, но душа там не мучается, а на себя в трупе смотрится.

— И что же делать? — растерянно спросил Василек.

— С душой уже ничего не сделаешь. Может, книги с трупными стихами сжигать, все до единой — не знаю. Но в любом случае трупы надо гнать из яви.

— Откуда?

— Из мира живых. Мы с тобой, к примеру, в яви живем, а мертвецы в нави. Она, навь эта, от яви ничем не отличается. Это как заходят два человека в одну и ту же комнату, для одного она — явь, для другого — навь. А эти одушевленные трупы в яви поселяются… Зла от них много.

Дедушка остановился возле уходящего вниз склона.

— Смотри. Как я и говорил.

Василек опустил взгляд. И действительно… Еще вечером человеческий остов лежал, а теперь будто насквозь прогоревший пень — труха одна. Василек радостно посмотрел на дедушку. Тот ответил внуку широкой белозубой улыбкой.