глуп, чтобы связываться с каждым приблудным Хамом. Нам с тобой делить нечего, лучше давай о чем- нибудь разговаривать.
По натуре миролюбивый и добрый, Хам в знак согласия кивнул головой и сказал, что о чем-нибудь другом, если оно хорошее, поговорить всегда приятно.
— Я хочу поговорить, — после молчания начал Эдабур, — о своем хозяине, Петре Ильиче Корпачеве. Богатый и знатный человек мой хозяин. Даже большие дяди, кто по счастью судьбы ездит на голубых и черных машинах, приходят к нему в гости и называют его по имени-отчеству. И из города к нему приезжают. Все его уважают и почитают его, и хлопают по плечу, и взамен мехов дают ему все, что он пожелает. Эх, жизнь!..
— А за какие такие заслуги, скажи Эдабур, уважают и любят люди твоего хозяина? — спросил Хам, ехидно прищуриваясь.
— За доброту, вот за что. Добрее моего хозяина нет никого на свете. И умный он еще. Это не то что твой голодранец Петка.
— Р-р, — сказал Хам. — Мой Петка... Не очень-то о Петке! Петка добрый и умный. Он поумней и подобрей твоего Петра Ильича.
— Ну, не скажи, — возразил Эдабур. — Если бы Петка был добрый и хороший, как мой хозяин, он был бы богат и к нему ходили бы на поклон люди.
— Тьфу, эти поклоны! — сказал Хам. — Я живу в глухой тайге, но ты не думай, что я дурачок и ничего не смыслю в жисти. Твоего хозяина ценят и уважают за должность, а не за свойство души и сердца. Лишись, твой хозяин должности, все будут над ним смеяться и на улице проходить мимо, не замечая его. Уважение к твоему хозяину — притворное, ради выгоды, то есть ради того, чтобы по дешевке купить у него меховые шкурки. Твой хозяин — аферист, вор и махинатор, придет время, твоего хозяина, так же как моего, будут звать Петкой, а не по имени-отчеству, как сейчас. И тогда тебе, ежли к тому времени тебя не вздернут на веревке, придется скулить от голода и искать пропитание на городской свалке.
— Р-р, эх, как мне охота сейчас подраться с тобой и изодрать в клочья твою шкуру! — зарычал Эдабур, скалясь и клацая зубами. — Мой хозяин!..
— Сиди уж себе на цепи да не хвастайся! — ответно прорычал Хам. — Знаю я таких цепных смельчаков...
— Р-р-р, — сказал Эдабур.
— Р-р-р, — ответил Хам.
В сенях заскрипели половицы, на крыльце появился Корпачев, высокий, грузный, мордастый.
— Чего вы тут грызетесь между собой, кобелье, — сердито выговорил Корпачев пьяным голосом. — Смотрите у меня. А ты, голодранец, — обратился Петр Ильич к Хаму, — прижми хвост и не козырись перед моим верным другом, а то дам пинка под зад, тогда тебе придется ночевать в канаве на улице. — И ушел в дом, притворив за собой дверь.
— Что, прижал хвост! — засмеялся из конуры, блестя зелеными глазами, Эдабур. — То-то, с моим хозяином не шути.
— Р-р, — ответил Хам, укладываясь на крыльце.
Хама сосал голод, он не мог уснуть. Он лежал на крыльце, свернувшись клубком, и через открытую форточку, в которую валил табачный дым и пьяный перегар, слушал, о чем разговаривают между собой его хозяин Петка с Петром Ильичом.
— Ладно, я тебе, друг Петка Пырсин, удружу по-свойски, ради нашей с тобой симпатии, вырешу тебе аванс, — говорил ласковым голосом Корпачев. — Раз случилась с тобой такая беда — обвалился яр и все добро твое утонуло в речке, то так и быть, вырешу я тебе в счет будущей пушнины, которую ты добудешь и сдашь мне, и ружье, и ружейные припасы, и муку, и соль — все, что надо. Но и ты, друг Петка Пырсин, мне должон помочь в одном деле. Ну, согласен мне помочь в одном деле?
— Помогу, Петр Ильич, большой начальник, — ответил Петка. — Я любой дело знаю, ежли он охотничий. Я все могу. Захочу — кандегана-черта в капкан сохватаю. Говори, какой дело?
— Понимаешь, Петка, — стал объяснять Корпачев, — приезжал ко мне недавно в гости один человек, мой давний друг, мы с ним за свое счастье на фронте с фрицами бились. Говорил мне друг: хорошо он живет, богато, хорошо обставлена его квартира: и мебель для удобства, и книги для красоты, и цветы — всем он обставлен по-современному. Только, жаловался мне друг, не хватает в его квартире одной вещи — чучела белого журавля, стерха. Вот и понимай обстановку: для друга надо добыть белого журавля. Ну, говори, Петка, согласен ли в ответ на мою услугу — добыть для моего друга, большого начальника, белого журавля?
— Нет, не согласен, — долго не думая, сказал Петка.
— Почему? — удивился Корпачев.
— Серый — могу добыть, — сказал Петка, — белый — нельзя. Белый журавль — мой предок. Наш род белыми журавлями были, потом щуками сделались. Нельзя стрелять в прапредка. Грех стрелять!..
— А ты подумай, Петка Пырсин, хорошенько подумай, — увещевательным тоном заговорил Корпачев. — Ежли ты мне помочь отказываешься, в таком случае и моя услуга тебе отменяется. А что ты такое есть, Петка Пырсин, без ружья и припасов? По миру пойти, подаяние собирать — вот что такое ты со своей судьбой без ружья. Подумай, крепко подумай! Без ружья и припасов не прожить никому, тем более остяку. Окромя того, ты и выпить любишь. А каким манером, не имея ружья, добыть на выпивку? Что говорить, прежде чем ответить окончательно, ты подумай, мозгами поворочай. А чтоб это лучше получилось, ты выпей еще один стаканчик. И я вместе с тобой выпью. Так-то... А насчет журавлей, что они предками людскими были, все это из головы выкинь. Выпей еще стаканчик и из головы ненужный мусор выбрось. Никакой ты не журавль белый, никакая не щука, ты остяк простодырый, какой ты был завсегда, такой и остался. Всю жизнь ты по грешной земле ходишь, ногами ходишь, а насчет плавников щучьих или крыльев — все это ваши шаманы выдумали в старое время.
Петка что-то бурчал неразборчивое, чувствовалось, он был вдрызг пьян. «Дурак», — подумал о нем Хам, лежа на крыльце.
Хам лежал, свернувшись калачиком на крыльце, спал, и ему снился сон. Ему снился случай, который произошел с матерью Вербой, охотничьей собакой Петки Пырсина, когда Хама еще не было на свете, Этот случай рассказала Хаму мать, и он его помнил всю жизнь. Увидел во сне Хам мать, Вербу, шерстистую, с остро стоящими, как у всех нарымских лаек, ушами. Лежит мать Верба на Журавлином болоте, а к животу ее приник новорожденный выводок. Пришли на охоту — она начала щениться, и Петка, сердясь, что охота испорчена, бросил свою собаку на произвол судьбы...
Ясно и четко увидел Хам и мать Вербу, и весь ее выводок, и себя — среди других сестер и братьев, только что появившихся на свет, слепого, беспомощного. И рысь увидел, которая крадется, чтобы пожрать весь выводок... Увидел Хам во сне и белых журавлей — буселей, длинноногих, с тонкими шеями, — завидев крадущуюся рысь, они нападают на нее всей дюжиной и бьют ее крылами, спасая щенков и собаку- мать.
Рысь, щерясь, уползла. Хам проснулся. Такое чувство им владело, когда он проснулся: ему было жаль мать, ощенившуюся далеко от людей, а к белым журавлям, спасшим ему жизнь, он чувствовал благодарность. Ему хотелось повыть по-волчьи, задрав кверху голову, но он сдержался: в городе, на чужом крыльце его вой, он чувствовал, был неуместен. Из окна дома уже не слышалось голосов Петки с Петром Ильичом, они, пьяные, утихомирились и спали. И жирный хозяйский пес Эдабур спал в конуре.
Хама по-прежнему сосал голод. Он бесшумно подкрался к конуре, взял в зубы оставленный сытым Эдабуром мосолок и отошел в сторону и стал грызть. «Согласится или не согласится Петка охотиться на белых журавлей?» — вот о чем думал, работая зубами над белой костью, Хам.
На охоту назавтра отправились с утра. Кроме Петки, Хама и Корпачева, на охоту был взят и хозяйский пес Эдабур. Ни на шаг он не отходил от своего хозяина и все заглядывал ему в рот...
Через Обь переправились на катерке... Корпачев стоял на носу катера и обозревал в бинокль окрестья. Одет он был красиво и удобно: штормовка из тонкого брезента, кожаные болотные сапоги с высокими голенищами и стальными подковками на каблуках, На одном плече у него, будто напоказ,
