щенку-подростку. — Ты чей здесь в Чижапке будешь?
Щенок ответил учтиво, с подобающими в разговоре младших собак со старшими вежливостью и нижайшим почтением.
— Вы, наверное, дяденька, знаете пекаря Антипу, это наш с мамой хозяин, — сказал щенок. — Отсюда вам понятно, что я с подворья пекаря Антипы.
— Твою маму, дружок, звать Дамкой?
— Так ее зовут хозяин с хозяйкой, а я зову ее только мамой.
— Молодец, мальчик, — похвалил Хам. — Родителей следует любить и уважать, — Хам помолчал минуту и добавил: — Тебе, конечно, неизвестно, но я для тебя являюсь родным отцом.
— Отец! — удивился щенок. — Но ведь ты издалека.
— Это не имеет значения, — сказал Хам. — Мы с хозяином в Чижапке проездом бываем часто...
— Не знаю, — неуверенно ответил щенок. — Мама мне об отце ничего не говорила.
— А ты и не спрашивал, — сказал Хам. — Но если сейчас пойдешь к своей маме и спросишь, она ответит, ручаюсь, что она зналась со мной, Хамом с Нюрольки, из сельца Безымянного, добытчиком медведей, сохатых, рысей, выдр и белок.
— А зачем? — спросил недогадливый щенок. — Я не лезу не в свои дела. Вдруг мама рассердится и оттреплет меня по загривку.
— Не бойся, малыш, за меня она тебя не оттреплет, — успокоил Хам. — Наоборот, она, услышав про меня, сделается к тебе доброй. Ты скажи ей, сынок: Хам, добытчик зверей и дичи, шлет тебе привет и просит угостить небольшим мосолком. Ступай, дружок, а я подожду здесь на берегу: мне ведь отлучаться нельзя, я стерегу лодку.
Радостно гавкая, щенок умчался, Хам остался на берегу один. Он сидел на песке возле обласа и думал о сыне, с которым только что разговаривал: хороший, вежливый парнишка. Видать, мать держит его в ежовых рукавицах...
Вскоре щенок вновь показался на улице. Он с трудом перебирал ногами, обремененный костью, зажатою между зубами.
— Прими, отец, наш с матерью подарок, — сказал щенок, опуская на песок перед Хамом костку. — Свежая...
— Спасибо, сынок! — Хам улегся на берегу и принялся грызть свежий, аппетитно пахнущий мосол. — Давно не приходилось отведать такую отличную костку... Хорошо, видать, вам с матерью живется. Хозяин, поди, угощает вас и костями, и хлебом, и рыбешкой. За такую еду можно радеть на карауле всем сердцем и лаять по ночам в три горла.
Хам, урча от наслаждения, грыз кость. Щенок смотрел на него ласково и вилял хвостом.
— А тебя, отец, что, твой хозяин не кормит?
— Мой хозяин пьет — этим все сказано, — грызя кость, ответил Хам.
— Наш с мамой хозяин тоже пьет, — сказал щенок. — В пекарне запрутся с другом и пьют, а нам с мамой он велит лаять, рычать и никого не подпускать к пекарне.
— Кто нынче не пьет, — глубокомысленно изрек Хам, продолжая работать над костью. — Ежли кто не пьет, так это, пожалуй, только мы, собаки...
Петка задерживался у приемщика пушнины, Хаму ничего не оставалось, как терпеливо ждать. К таким ожиданиям он привычный, всю жизнь ему приходится, если вникнуть, ждать да догонять, догонять да ждать. В тайге на охоте, правда, Петка, несмотря на пожилой возраст, делается быстрым на ногу и легким, как лось-сохатый. Убежит Хам в сторону, ведомый безошибочным чутьем, далеко унесут его ноги, но стоит ему гавкнуть на белку или на какого ни на есть другого зверька, Петка уже тут как тут — стоит рядом, прицеливается из ружья. Но в поездках в город, на остановках в малых селениях Петка по отношению к своему времени ведет себя по-смешному расточительно и бездумно. Любит он сидеть и разговаривать на бревне с мужиками, гоститься, гонять чаи, — Хам ждет-поджидает, не смея отлучиться по своим делам. А не ждать нельзя: в любую минуту Петка может собраться и поехать, позабыв про Хама, и тогда Хаму придется бежать сломя голову вдогонку берегом, гавкая вслед, чтобы хозяин сдобрился и пустил его в облас.
Ждал Петку Хам. День, второй день пути, как выехали из сельца Безымянного, был в разгаре. Сияло и грело веселое солнце. То поодиночке, то соединившись в стаи, плыли в небесах облака. С высоты издалека доносились серебряные всхлипы гусей, и тоскливые журавлиные крики — птица после продолжительной зимовки на юге, в тепле, возвращалась в родные края. Хам заскулил, ему сделалось чего-то тоскливо, и он заскулил, будто сожалея, что он собака, а не вольная птица, что он из-за своего глупого привязчивого сердца предан хозяину и нет у него сил оторваться от Петки и по-птичьему взмыть в воздух и улететь.
Хам взвыл, но тут же и оборвал вой: послышалось карканье, мелькнула вверху чернота, на борт обласа опустился ворон, один из знакомых обитателей Сохачьего кладбища. Ворон был стар, головаст, клюваст, глазаст. Звали его Суфрофрон.
— Лечу, смотрю — Хам, — прокаркал Суфрофрон. — Ага, думаю, его-то мне и надо. Здравствуй, как поживаешь?
— Неважно, — грустным голосом сказал Хам. — С нами несчастье...
— Знаю, — перебил Суфрофрон. — Река у твоего хозяина смыла избушку и унесла все добро — знаю.
— А зачем спрашиваешь? — проворчал Хам.
— Для разговорности, — ответил Суфрофрон. — Я прилетел сюда с целью встретиться с тобой и еще раз потолковать: ты же у нас на примете, и мы тебя уважаем.
— Говори, — разрешил Хам и улегся на берегу, вытянув перед собой лапы.
— Ты, конечно, догадываешься, о чем я буду говорить. Я хочу предпринять еще одну попытку, третью по счету, уговорить тебя бросить Петку и пойти к нам, воронам, на службу. Жизнь наша, тебе известно, хорошая, сытная, мы занимаемся, кроме того, науками и ведем исчисления и разрабатываем астролябию. В последние годы, тебе известно, мы, осваивая науку, сделали ряд открытий в зверо-зоо-астро-бионике, а это повлекло за собой тяготение нашей талантливой молодежи к познанию языков зверей и птиц. Ты нам крайне нужен как знаток языка белок, медведей, мудрого языка воронов, а также языка лисичьего. За оплатой дело не станет. За жильем тоже. Будешь проживать в вороньем городке, а питаться — свежатиной. На старости лет — приличная пенсия. Ну, согласен ли, отвечай, мудрый Хам.
Хам ответил не сразу, он думал. Условия жизни и службы у воронов его вполне устраивали, но как быть с Петкой, хозяином? Ведь он пропадет, старый, без Хама! Жалко было бросать Хаму хозяина. Петка драчун, голодом морит, из ружья пьяный целится, грозит пристрелить, но все равно без него жизнь не в жизнь, промысел не в промысел. Как людям нужна власть, так и собаке — хозяин. Без хозяина нельзя. Так подумал Хам и, подняв на Суфрофрона глаза, изрек:
— Не смогу я, мудрый Суфрофрон, у вас работать: слишком я предан своему хозяину.
— Но он тебя не кормит, тебя ожидает голодная и жалкая старость...
— Все равно я не смогу бросить Петку.
— Жаль, — покачал головой Суфрофрон. — Лучшего учителя нам не найти. И тебя, Хам, нам жалко: худой тебя ожидает конец...
— Поживем — увидим...
— Я уже вижу...
— Что ты видишь?
— Не пройдет и трех дней, — сказал Суфрофрон, — как оборвется течение твоей жизни, и мы, вороны, полетим предать тебя земле... Однако твоя судьба может быть другой, если ты дашь согласие пойти к нам на службу. Подумай, друг!
Хам еще раз задумался. Суфрофрон говорил правду. Он был мудр и жил двести семьдесят лет. Он предсказывал судьбу и колдовал. Не верить ему было нельзя. Но и бросить Петку ради изменения своей судьбы он был не в силах.
— Будь что будет, — сказал Хам. — Все равно я без Петки не жилец на свете.
— Что ж, хозяин-барин, прощай! Будет чудо, если мы увидимся с тобой еще хоть раз.
— Прощай, — сказал Хам и поднял голову, провожая взглядом взлетевшего в воздух старого ворона.
