— Бейте их, режьте!

И, задыхаясь, повернул коня, бросился в гущу кимбрской пехоты: «Лучше смерть, нежели победа Катула!»

Но неприятель уже дрогнул.

Женщины в темных одеждах, стоявшие на телегах, наблюдали за боем. Увидев бегство отцов, мужей, сыновей и родных, они завыли и, спрыгнув на землю, встретили беглецов секирами и мечами; грудных детей душили и бросали под колеса телег, под копыта вьючных животных, а сами вешались на оглоблях или закалывались мечами. Старики, привязав себя за шею к рогам или ногам быков, подгоняли животных ударами бичей или пронзали их копьями, и быки топтали, душили людей. Однако не все успели кончить самоубийством: шестьдесят тысяч попало в плен.

Катул и Сулла, начавшие бой во время блужданий Мария по равнине, сразу охватили фланг противника и, заметив, что кимбры, не привыкшие к жаре, с трудом переносят ее и быстро устают, не давали им передышки беспрерывными схватками.

Жара и солнце, бившее кимбрам в глаза, были лучшими союзниками римлян. Варвары изнывали от зноя. Потные, прикрываясь щитами, они ободряли друг друга криками.

Сулла стремительно ударил в тыл неприятелю. Кимбры побежали.

— Братья! — отчаянно взывал Бойорикс, пытаясь остановить их. — Вперед!

И с тяжелым окровавленным клинком бросился, по главе храбрецов, в самую гущу римлян.

Легионарии подались было назад, — напор был сокрушителен, — но, воодушевляемые Суллой, окружили кучку героев и изрубили их.

Бойорикс держался дольше всех. Лошадь под ним пала, и он, освободившись из-под нее, рубился в пешем строю. Скоро перед ним вырос высокий вал из трупов. Вождь, укрываясь за ним, вскакивал, наносил удары. Он пал внезапно, пронзенный метательным копьем.

Умирая, он обратил гневный взор к небу и прошептал:

— Крепкий Тир, где твоя помощь? Владыка Один, где твоя справедливость? Я подыму против тебя валькирий, и мы разрушим твою Валгаллу, отец богов!

Подошел Катул.

— Убит? — спросил он.

— Я нанес ему смертельный удар, — отозвался центурион Петрей и взглянул на консула веселыми, счастливыми глазами.

Но Катул отвернулся от него и сказал Сулле:

— Бойорикс сражался, как лев.

— Да, но и Тевтобад бился не хуже его…

Бойориксу казалось, что он засыпает, а римские слова доносятся сквозь тяжелый сон, навалившийся па него, как огромная глыба. Он хотел крикнуть врагам, что ненавидит их, что придут еще братья и отомстят за эту бойню, но язык не повиновался ему. Он сделал над собой усилие, чтобы стряхнуть тяжесть, и почувствовал, что опускается куда-то в темноту — все глубже и глубже… Катул и Сулла молча стояли над трупом кимбрского вождя.

Легионарии Мария грабили неприятельский лагерь, Ругаясь друг с другом из-за каждой ценной вещи, они готовы были разрешать споры копьями и мечами. Вскоре появились и воины Катула; захватив оружие, знамена и трубы, они поспешили перенести их в свои шатры. Легионарии Мария не препятствовали им: они искали ценностей, а оружие и знамена их не прельщали.

Вечером у костров воины спорили о том, кто из консулов разгромил варваров. Сулла бродил по лагерю, прислушиваясь, но вмешиваться избегал. Он обдумывал, как доказать, что победил Катул, и вдруг быстро направился к палатке друга.

— Послушай, Квинт, — сказал он, — воины ссорятся: одни считают победителем тебя, другие — Мария. Не выбрать ли нам третейских судей?

— А не все ли равно, кто победил? — равнодушно возразил Катул. — Самое главное сделано: отечество спасено.

— Это верно, но зачем плебей присваивает победу оптимата, хвастается ею? — возмутился Сулла. — Пусть Марий выберет двух человек, а мы пошлем одного… Хочешь, я сейчас же пойду к плебею?

Узнав, в чем дело, Марий вспылил:

— Mehercle! Победа моя! — крикнул он, бледнея. — Как ты смеешь, трибун, так говорить?

— Не я говорю, а воины. Пусть судьи разрешат спор! Назначить двух человек, а третьим буду я.

Марий угрожающе взглянул на него.

— Я уступаю, не желая раздоров среди воинов, — медленно выговорил он, задыхаясь, — но клянусь Марсом, я припомню тебе когда-нибудь эти дерзкие речи! Пусть рассудят нас пармские послы, которые находятся в лагере.

Они расстались смертельными врагами.

А на другой день третейские судьи обходили и опрашивали воинов.

Легионарии Катула повели судей на поле битвы и показывали им трупы кимбров:

— Все они поражены нашими копьями! Взгляните — вот имя Катула, вырезанное на древках…

Признав победу за Катулом, пармские послы остереглись, однако, сказать об этом Марию, к которому у них было дело, и объявили консулам:

— Хотя честь победы при Верцеллах принадлежит как будто Катулу, но мы отдаем ее консулу Марию потому, что он руководил боем и еще раньше разгромил тевтонов, а без победы над ними невозможно было бы поразить кимбров. Мы отдаем должное военному искусству Катула и преклоняемся перед величием Мария.

Однако решение судей не удовлетворило Мария: он понял, что послы делают ему снисхождение, и хмурое лицо его окрасилось коричневым румянцем. Он взглянул исподлобья на Катула и позавидовал ему: «Вот человек, лишенный всякого честолюбия! Он не гонится за почестями». И, превозмогая свое недовольство, вымолвил:

— Я не оспариваю доблести легионов Катула и потому согласен праздновать триумф вместе со своим коллегой!

Всю ночь Марий не спал, ворочаясь на жестком ложе. Мысль о Сулле не покидала его. И чем больше он думал о нем, тем больше убеждался, что Сулла — враг не только лично его, но и плебеев. Ему пришло в голову возбудить против него в Риме какое-нибудь громкое дело и обвинить… Но в чем?.. Он долго размышлял о жизни соперника и в конце концов, ничего не придумав, должен был сознаться, что каждое обвинение обоюдоостро, как меч, — может поразить не только противника, но и обратиться против обвинителя.

— Отомстите ему, Фурии, за все зло, которое он мне сделал, — шептал Марий, — за Югуртинскую войну, за неприятности при Aquae Sextiae, за дерзости при Верцеллах! Всюду он, этот надменный трибун, этот друг Лутация Катула, этот наглец и насмешник! И я бессилен против него! О, боги, помогите мне обезвредить его!