равнину, Югурта двинулся, во главе двух тысяч человек, к горе, оставленной неприятелем.
— За мной! — крикнул он и выехал вперед. Нумидийцы напали на противника с тыла, обрушились справа и слева: метательные копья, камни и дротики поражали римлян издали, а легионы не имели возможности отбиваться и завязать рукопашный бой. Нумидийская конница рассеивалась при наступлении врага, окружала римских всадников, расстраивала их ряды, вызывая общее смятение.
Югурта, уверенный в победе, хотел было послать подкрепление Бомилькару, но, взглянув на равнину, встрепенулся. Что это? Метелл восстанавливает ряды, выводит легионы против нумидийской пехоты.
— Отбросить разбойников! — приказал он и, спешившись, побежал вдоль рядов, ободряя воинов.
Пехотинцы бросились на римлян. Югурта сам руководил сражением. Он воодушевлял бойцов, баллисты и катапульты дружно работали, и неприятель был задержан.
Вечером Югурта получил известие о разгроме Бомилькара и, заплакав от ярости, приказал отступить.
XIX
Месяцы бежали один за другим, а войне, казалось, не будет конца.
Югурта шел по пятам за Метеллом; он тревожил римские легионы отчаянными налетами: неслышно подойдет ночью, часть отряда перебьет, а часть уведет в плен, и прежде чем римляне подоспеют на помощь — враг уже исчез.
Он сжигал в местах, через которые должны были пройти римляне, сено и солому, отравлял в источниках и колодцах воду, внезапно появлялся перед Метеллом, нападал с тыла, отступал, вновь нападал, однако от боя уклонялся.
Такая война утомляла легионы, но они не смели роптать, боясь наказания строгого военачальника и суровых взысканий Мария и Рутилия.
Метелл доносил в Рим о победах, а братьям своим писал:
«Марий, посланный за хлебом в Сикку, был настигнут Югуртой, но разбил варвара в воротах города. Нумидийцы бежали.
Зама мне надоела.
Вижу, что город не взять приступом, а Югурту не принудить к битве. Кончается лето, начнутся дожди и холода. Учитывая наступление непогоды, я решил отступить от Замы и расположиться на зимние квартиры в римской провинции, почти на границе Нумидии.
О Марии скажу, что это способный военачальник, но если он будет когда-либо государственным мужем, его политическая недальновидность принесет больше вреда, чем пользы. Мы беседовали неоднократно, сидя в шатре за чашей вина. Его необразованность меня поражала; он часто не умеет ответить на простой вопрос, известный нашим школьникам. Я говорил с ним о законах XII таблиц, — подумайте, дорогие братья! — он не имеет понятия о них! Не правда ли — стыдно и недопустимо? Удивляюсь, как республика выдвигает таких невежд на общественные должности! Прощайте».
Марий тоже переписывался с друзьями. Это были популяры, на поддержку которых он рассчитывал, мечтая о консульстве. Он возбуждал Меммия и Сатурнина хитрыми намеками, похвалялся, что, если б не Метелл, затягивающий войну с Югуртой, он, Марий, давно бы ее кончил сам; писал, что популяры мало заботятся о благе родины, если доверяют жизнь плебеев-воинов сумасбродству аристократа, считающего себя вторым Сципионом Эмилианом, и обращался прямо к Сатурнину: «Ты, конечно, знаешь, что К.Ц. Метелл тебя недолюбливает, а ты, по-видимому, дорогой Люди и, к нему благоволишь. Ведь он побеждает! А если бы ты знал истинное положение вещей, то весьма бы удивился: побеждает не хвастун Метелл, а я, скромный легат. Но прошу тебя как друга: не болтай об этом, иначе может случиться, что народ вызовет меня в Рим, чтобы избрать консулом, а Метелла отзовет! Я никому не желаю зла и не хочу, чтобы в Риме говорили обо мне: «Вот человек, добившийся высшей магистратуры путем хитрости и поддержки популяров!»
Ответ Меммия запоздал. Марий получил его после известия о казни Бомилькара, которого Метелл склонял к измене. Меммий писал, что взяточники получили, наконец, по заслугам: Гай Бестия, Спурий Альбин и Люций Опимий отправились в изгнание, только главный виновник, Марк Эмилий Скавр, выбранный председателем комиции по делам государственной измены, сумел получить цензуру и благодарность сената.
Эпистола кончалась словами:
«Все это, дорогой Марий, меня возмущает, а наглость сената доводит до бешенства: подумай только — при распределении провинций Нумидия предоставлена Метеллу еще на год! Неужели боги не накажут аристократов за пристрастие и глумление над плебсом? Поэтому требуй у Метелла отпуск, чтобы выступить кандидатом на консульскую должность, а мы тебя поддержим».
А внизу рукой Сатурнина было приписано:
«Если он откажет — уезжай в Рим самовольно».
XX
Африканское солнце жгло невыносимо. Люди прятались от жары в душные палатки, о которые бился порывистый знойный ветер, гнавший тучи сухого песка.
Марий вышел из шатра, занимаемого легатами, и внимательно осмотрел местность. Кругом — ни души, тихо. Он обошел лагерь и, заметив дремавшего часового, резко свистнул, сунув пальцы в рот, — плебейская привычка, от которой не мог отрешиться. Часовой испуганно вытянулся и застыл.
— Спишь? — спросил Марий, багровея от бешенства, — Помни: еще раз замечу — отдам под суд! Ты не думай, что если я плебей, то позволю пренебрегать службою. Прежде всего мы — римляне!
Бледный, воин молчал, поглядывая на легата.
Марий знал, что легионарии не любят его за чрезвычайную требовательность и суровость, но не старался привлечь их на свою сторону. «Они — плебеи, — думал он, — и пойдут за мной, иначе и быть не может. А заискивать перед ними не буду. И так я уже осрамился, что пошел путями хитрости, нечестности и обмана. Но что было делать? Подражать Сципиону Эмилиану? Это, конечно, было бы похвально, но ведь меня заклевали бы эти стервятники, сидящие в сенате!»
Проверив караулы, Марий направился к шатру полководца. Метелл сидел за походным столиком и писал донесение сенату.
— Вождь, я пришел просить тебя, чтобы ты отпустил меня в Рим. Я хочу выступить кандидатом на консульскую должность.
— Клянусь Геркулесом, — засмеялся Метелл и гордо поднял голову, — Ты шутишь!.. Нет? Но пойми, что лезть выше сословного положения — это безумие. Кто ты? Батрак и плебей, а ведь консульство зависит от нобилей…
— Вождь, прошу тебя, не отказывай!
