Брат, наморщив лоб, сказал:
— Хронос гонит годы, человек стареет, и если ты будешь чересчур разборчива — быть тебе старой девой…
— Гай, ты повторяешь дядины слова!
— А разве они глупые? Не забудь, что тебе пошел шестнадцатый год…
— Скажи — тебе не жаль расстаться со мною?
— Советую тебе полюбить Мария…
Юлия вздохнула; она уже свыклась с этой мыслью, и Марий не казался таким безобразным, как вначале.
— Знаю, — продолжал Тай, — с виду он страшен и волосат, как циклоп, и если б он имел во лбу один глаз, я бы первый сказал тебе: беги, Юлия, этого ужасного Полифема! Но у него два глаза, — засмеялся он, — это муж настойчивый, крепкий, кутежей не любит, пьяным не бывает…
— Увы, он необразован, и я, жена буду превосходить своего супруга!
— Разве вы вступаете в брак для того, чтобы беседовать о греческих премудростях, о литературе и искусствах?
Оставшись одна, Юлия села в раздумьи на скамью. Крупные снежинки медленно ложились на одежду, на лицо, и Юлия жмурясь, подставляла им щеки.
«Они, как холодные поцелуи, — думала она, — такие, должно быть, поцелуи Мария».
Не хотелось покидать родной дом, переезжать к этому угрюмому человеку, слышать его ворчливый голос…
И вдруг, побледнев, отшатнулась: к ней подходил Марий.
Смотрела со страхом на его запушенную снегом бороду и брови, на снежинки, садившиеся на его плащ.
— Привет божественной Юлии! — ласково сказал Марий, стараясь смягчить свой голос. — Да сохранят боги первую красавицу Рима на долгие годы и да смягчит Венера ее сердце!
Юлия покраснела, легкая улыбка приподняла края губ.
«А, она любит приятные слова, лесть!» — подумал Марий, и надежда на успех окрылила его. Он подошел к девушке, взял ее руку, сел рядом.
— Ты сразу покорила меня у Металлов. Ты, как Венера, стоишь дни и ночи передо мною, и я счастлив, когда думаю о нашей встрече… Я готов в своем доме соорудить алтарь, чтобы молиться тебе!..
Он сам удивился своим словам. Никогда не приходилось ему говорить таких речей; девушек он не любил, а женщин избегал; если же случалось иногда посещать их в Риме и Испании, он уходил от них с гадливым чувством.
Взглянул на нее. Она сидела с мечтательной улыбкой на губах. Подняла голову, пристально посмотрела ему в глаза; он прочел в ее взгляде нерешительность и робкое любопытство.
— Не веришь? Я готов броситься к твоим ногам, обнять твои колени, целовать их…
Марий сделал движение.
— Не нужно, — остановила его девушка.
Перед ее глазами возникло мужественное лицо Суллы — вспомнила, как он один бросился против пяти всадников и обратил их в бегство. Она подумала, что, выйдя за Мария, она никогда не увидит Суллы, а если и встретится с ним, то вряд ли окунет руку в мягкое золото его волос, близко заглянет в голубые глаза.
Ей стало тоскливо. Улыбка исчезла, и одинокая слезинка, покатившись по щеке, залегла в уголке губ.
— Чем я обидел тебя, прекраснейшая? — шептал Марий, сжимая ее руки. — Взгляни на меня, скажи!
Его всклокоченная борода щекотала ей щеки, было смешно и приятно. Он притянул ее к себе. Юлия не сопротивлялась. — Будешь моей женой?
Образ Суллы тускнел. Она ощутила на губах и подбородке жесткие волосы усов и бороды Мария и засмеялась.
— Правнучка Энея будет женой Марса, — тихо вы молвила девушка и, вскочив, не глядя на него и продолжая смеяться, побежала к дому, скользя по снегу желтыми полусапожками.
XV
Чуть забрезжило утро, Марий был уже на ногах.
Разбудив Мульвия и Тициния, он написал несколько слов Титу Веттию, прося устроить земляков на работу, и внизу эпистолы приписал: «Люди нужные — готовы бороться».
Несмотря на раннее время, улицы оживленно шумели толпами рабов, клиентов, плебеев и вольноотпущенников. Навстречу братьям попадалось много пьяных: они шли обнявшись и громогласно пели непристойные песни. Субурранки приставали к мужчинам, пользуясь всеобщим равенством и не боясь эдилов. Здесь были старые «волчицы» с берегов Тибра; лысые сводни с провалившимися носами, беззубые, растрепанные, со смятыми лицами; краснощекие девушки в туниках из тигровых шкур, веселые бродячие блудницы.
К братьям подошли две «булочницы» и со смехом предложили им непристойной формы лепешки, но Мульвий, вспыхнув, отстранил их, а Тициний чуть было не обругал грубым словом, но вовремя сдержался, — вспомнил, что Сатурналии еще не кончились.
Веттий еще спал, и ждать пришлось долго.
Наконец он вышел к ним в неподметенный атриум. Полуодетый, с усталым лицом и темными кругами под главами, Веттий казался человеком хилым, невзрачным.
Но когда прочитал эпистолу и заговорил твердым голосом, глаза его засверкали юношеским блеском и .лицо осветилось милой, женственной улыбкою.
— Марий пишет, что вы готовы на всё… Как пони мать это?
— Понимай так, — сказал Мульвий: — плебей подыхает с голоду, а оптимат жиреет, как свинья.
Веттий засмеялся, похлопал его по плечу.
— Я устрою вас у своего дяди, неподалеку от Рима.
К вечеру три человека в плащах и в теплых шапках выехали верхами из Рима и направились по Латинской дороге на юго-восток.
Лошади, взбивая копытами мягкие борозды снега-следы проехавшей повозки, бежали, тяжело посапывая. В воздухе теплело, и оттепель уже бродила по полям, как старуха с посохом, дырявя белую пленку; снег становился ноздреватым. А от моря тянуло сырым ветром.
Когда Рим исчез за холмами и впереди открылась белая равнина, Мульвий спросил:
— Далеко еще до виллы?
— Не больше двенадцати стадиев, — ответил Тит Веттий и стегнул коня бичом.
Лошади побежали рысью. Вскоре в стороне от дороги зачернели постройки виллы, запахло дымом, послышался лай собак.
Веттий долго стучал в ворота — никто не выходил. Собаки лаяли не переставая. Наконец появился толстый высокий старик в плаще и с палкой в руке. Он шел, позвякивая чем-то под одеждой, и лицо его было сурово.
— Кто? Чего нужно? — отрывисто спросил он хриплым басом, часто кашляя. — Разве не знаете, что сего дня Сатурналии?
— Это я, дорогой дядя, я, Тит Веттий!
Муций Помпон не удивился приезду племянника, — С некоторых пор он привык ничему не удивляться. Столько горя, неприятностей и потрясений пришлось перенести в жизни, что всё неожиданное он принимал
