— Куда он уехал?

— Мне он не сказал. Наверное, к этой девице. Скорее всего, поселился у нее.

Она окинула взглядом свою тесную квартирку. По мере того как разговор и вечер растягивались, Рамона все сильнее старела и грустнела. Те отблески красоты, что бросились мне в глаза, ее огромное тело поглотило, словно чудовище красавицу.

Она жила в потемках. Интересно, новая женщина Гарольда тоже предпочитает сумрак?

— Вы не знаете, как зовут ту женщину?

— Нет.

— Не Лорел?

Она подумала и сказала:

— Он знал какую-то Лорел. По крайней мере, я слышала это имя. Но, по-моему, это не она.

— Как же звали другую?

Она пожала плечами и выставила руки, словно желая проверить, не пошел ли дождь.

Я шел в гору к машине. Вокруг не было ни души. Опустившееся в океан солнце у тянуло за собой всех жителей.

В приемной доктора Брокау на втором этаже горел свет.

Я поднялся в старичке-лифте и подергал за ручку двери приемной. Заперто.

Мужской голос за дверью спросил:

— Кто там?

— Лу Арчер. Я говорил с вами по телефону о Гарольде Шерри.

— Ясно.

Некоторое время была полная тишина, затем зазвенели ключи на связке и один стал поворачиваться в замке. Дверь медленно открылась — внутрь, словно под давлением моего желания общаться с хозяином. В проеме показался силуэт доктора Брокау — человека среднего роста, с огромной головой.

Когда он отступил в сторону, давая мне пройти, я заметил, что его гигантская голова в основном состояла из шевелюры и бороды. Из этих зарослей на меня смотрели глаза лесного обитателя — темные, чуткие и слегка встревоженные.

— Извините, что не дождался вас тогда. Но я действительно не мог. А теперь, раз уж приехали, входите.

Я проследовал за ним через комнату для пациентов в кабинет. Он закрыл дверь и, опершись на нее, поглядел на меня с каким-то подозрением. В его бороде была седина, но глаза смотрели по-молодому. Вскоре взгляд его заметно смягчился.

— Вы, по-моему, сильно устали.

Это прозвучало скорее как выражение сочувствия, нежели вердикт врача. Но так или иначе, я вдруг понял, как он прав. Усталость накатывала волнами, омывая тело, ударяя в голову.

— За последние двадцать четыре часа я много где побывал. Но в результате оказался нигде.

— Это место, по-вашему, называется нигде? — сверкнул он белозубой улыбкой. — Присаживайтесь, мистер Арчер, дайте отдых ногам.

Я подождал, пока он не запер дверь и не перешел к другому концу стола. На столе стоял его черный медицинский чемоданчик, а также фотография женщины с глазами, напоминавшими его собственные. Он протянул руку и положил фотографию лицом вниз, словно не желая, чтоб эта женщина нас слушала. Я спросил:

— Неотложный случай — это Гарольд Шерри?

— Я бы не хотел это обсуждать.

— Значит, это Гарольд.

— Вы делаете необоснованные и поспешные выводы.

— Тогда скажите, у кого вы были?

Он наклонился через стол и заговорил с необычным жаром:

— Я лично несу ответственность за моих пациентов. Вы не имеете права допрашивать меня.

— Если вы считаете это допросом, то...

— Не надо угрожать мне, мистер Арчер, — повысил он голос. — Мне и раньше пытались угрожать, и, смею вас уверить, ничего хорошего из этого не вышло.

— Я и в мыслях не держал угрожать вам. Но мне кажется, вас вовлекли в ситуацию, смысл которой вам не очень понятен.

Его настроение мгновенно изменилось.

— В этом я не вижу ничего необычного. Такова моя жизнь.

— Я и сам, признаться, многого тут не понимаю. Я подозреваю, что произошло тяжкое преступление, может быть, не одно. Вчера вечером исчезла молодая замужняя женщина, Лорел Рассо. Сегодня днем Гарольд Шерри получил за нее выкуп в сто тысяч долларов. В то же время он выстрелил в отца Лорел, который, в свою очередь, выстрелил в него. Они оба ранены, а Лорел так и не обнаружена.

Он слушал мой рассказ, и лицо его менялось, словно он сам участвовал в событиях. Брокау оказался очень впечатлительным человеком, пожалуй, даже слишком чувствительным для своей профессии. Возможно, он и бороду отпустил, чтобы прятать свои чувства.

— Вы видели Гарольда сегодня вечером? Вы отдаете себе отчет в важности моего вопроса?

— Вполне. Вы называете себя частным детективом, но все равно вы из тех, кого мои пациенты именуют легавыми. Вы добровольный представитель репрессивного общества, и ваша задача хватать людей и бросать их за решетку.

— Это, по-вашему, моя единственная задача в жизни?

— Похоже на то.

Стрела попала в цель. Я пытаюсь вести себя как нейтрал на ничейной земле между законом и беззаконием. Но когда начинается стрельба, я четко понимаю, на чьей я стороне. Слова Брокау, превратившие нас в антагонистов, заставили меня снова почувствовать себя тем человеком, что двадцать лет тянул лямку в полиции Лонг-Бича.

— Как вы предлагаете поступать с преступниками, доктор?

— Лечить их. Но ваше словечко «преступники» очень спорно. Я хочу лечить их, чтобы они не превратились в настоящих преступников. Потому-то я и открыл здесь приемную.

— Вы сами из Лонг-Бича:

— Увы.

— Я тоже. — Я был рад, что у нас нашлось с ним что-то общее. — В мое время это было неплохое местечко, — сказал я, чувствуя, до чего фальшиво прозвучали мои слова.

— Сейчас тут хорошего мало. Половина заболеваний, с которыми мне приходится иметь дело, связаны с наркотиками. Очень много венерических. И психических.

— У Гарольда не в порядке с психикой?

Он метнул на меня взгляд:

— Почему вы так подумали?

— Я немного знаю его биографию. Сегодня я говорил с его матерью.

— Я не имел такой чести. Собственно, я и Гарольда видел не так уж много. Четыре — пять раз. Пять.

— Включая сегодняшний?

— Вы очень настойчивы. Но я воспользуюсь правом молчать.

— Не знаю, откуда у вас это право?

— Гарольд Шерри — мой пациент.

— Я вполне понимаю вашу заботу о нем, — сказал я. — Но мне трудно понять ваше безразличие к похищенной им женщине.

— Она не похищена. Я ее видел.

— Сегодня?

Он безнадежно махнул левой рукой.

— Да, сегодня.