Карфаген в борьбе против Рима.

— Нет, — возразил Сципион Назика Коркул, подняв руку. — Я считаю безрассудством разрушать большой торговый город, который мог бы стать цветущим центром Африки, нашей новой провинции.

Поднялся шум, яростные споры; сенаторы вскочили с кресел и, не обращая внимания на Сципиона Назику Коркула, старавшегося убедить их в правильности своего мнения, кричали, готовые доказать кулаками свою правоту. Консул и принцепс сената прислушивались к спорам. Большинство сенаторов были за разрушение Карфагена, и, когда вопрос об участи города был поставлен на голосование, восторжествовало старое требование Катона Цензора.

— Послать Сципиону Эмилиану постановление сената и приказать ему немедленно разрушить Карфаген и мятежные города до основания, — сказал Лентул, не скрывая своей радости. — Надо помнить, что разрушенным городам никогда больше не восстать!

Сципион Эмилиан сообщил друзьям и военачальникам волю сената. С тяжёлым чувством он молча удалился в свой шатёр. В душе его были стыд и ужас… Он не хотел никого видеть, ни с кем говорить.

Только по ночам выходил Сципион на преторий.

Огромный город пылал, как тысячи факелов, длинные языки пламени лизали раскалённое докрасна небо. Гарь, треск горящих зданий, грохот обрушивавшихся кирпичных стен, высокие столбы искр… Огонь, бушующий на огромном пространстве уже две недели… удушливая жара… Раскалённый даже ночью воздух врывался горячими волнами на преторий, обжигая лица людей…

Семнадцать дней бушевал пожар и наконец стал утихать. Но долго ещё дымились развалины, и гарь отравляла воздух.

Сципион Эмилиан писал донесение сенату.

Четыре человека подходили к Цереатам в полдень. Родная деревушка лежала у подножия горы: безлюдная улица, тихие, заснувшие хижины; лишь изредка донесутся голоса детей, крики женщин, лай собаки, горластое пение петуха. И опять безмолвие.

Сервий подбежал к хижине Деция и отшатнулся: заколочена.

«Что такое? Почему? Неужели уехали? Но куда? Где Тукция? О боги!»

Он бросился в маслинник, но там работали рабы: они окапывали и удобряли оливковые деревья. На месте, где Сервий прощался с Тукцией, был навален навоз, из которого торчали вилы. Увидев виллика[74] покрикивавшего на рабов, он подошёл к нему:

— Скажи, друг, кому принадлежит этот участок, почему здесь нет хозяина?

— Хозяин этого участка — Сципион Назика.

— А прежний хозяин?

— Разорился. Его дом, земля, маслинник и виноградник принадлежат нашему господину.

— А где же Деций и его дочь?

Виллик пожал плечами:

— Ты можешь узнать о них у соседей.

Сервий побежал к Титу.

— Где Деций и Тукция? — кричал он в отчаянии. — Их хижина заколочена, земля продана…

— А ты был на своей земле?

— Не был ещё.

— И не ходи…

— Почему? — Руки Сервия опустились, беспокойство закралось в сердце. — Почему? — повторил он волнуясь.

Тит не ответил.

— Пусть скажет Авла.

Авла, жена Тита, баюкала на руках ребёнка.

Сервий бросился к ней:

— Скажи, Авла, не скрывая, как здоровье и дела моей матери, брата?

Авла молча смотрела на него; в её взгляде было сострадание.

— Увы, Сервий! Твой участок продан за долги… Твоя мать…

— Говори!

— Умерла у чужих людей…

Сервий схватился за голову.

— Горе мне, горе! — повторял он, и губы его дрожали. — А брат? Что же брат?

— Твоего брата забодал бык вскоре после того, как ты ушёл из деревни… Мать осталась одна, не могла справиться с хозяйством…

— И никто не помог?!..

— Некому было помогать, — строго сказала Авла.

— А Деций, Тукция?

— Они тоже разорились, ушли отсюда. Это было в прошлом году. С тех пор о них ничего не известно.

— Но если они в городке…

— Я спрашивала людей, они говорят, что отец и дочь пробыли там недолго и ушли.

— Куда? Куда?

— Никто не знает.

Сервий опустил голову.

«О Тукция, Тукция! Не помогли нам боги, которых мы просили, — ни Марс, ни Венера!»

Тит стал утешать Сервия, не Авла остановила его:

— Надо думать, что делать.

— Я уже решил, — сказал Сервий: — буду их искать. Я должен найти Тукцию, мы любим друг друга…

— Любили! — усмехнулся подошедший Маний. — Когда-то любили! Старый Хронос[75] стирает горе и любовь.

— Замолчи! — вскрикнул Сервий. — Вместо того чтобы посочувствовать мне, ты жалишь ядовитым жалом ненависти.

— Ты ревнуешь, Маний, — сказала Авла, — но боги давно уже решили судьбу Тукции.

— Нет! — крикнул Маний, и глаза его стали злыми. — Рано ещё говорить о судьбе Тукции.

— Замолчи, куриная голова! — бросил Сервий и повернулся к Титу. — Ухожу. Делать мне здесь нечего. Будьте здоровы, Тит и Авла!

И он ушёл, не взглянув на Мания.