позволив колонистам Форта-Росс развивать здесь земледелие и животноводство: зерно и картофель, огромное поголовье скота — коровы, овцы — успешно кормили русское население Аляски и Юкона на протяжении нескольких десятилетий. Но, едва промысел стал ослабевать, Компания утратила интерес к калифорнийским землям, в которых Репнин, наоборот, видел стратегическое положение.

«Отдавая себе отчет в том, что удаленность этих территорий от России создает определенные трудности для контроля над ними, считаю, однако, что непростительной роскошью является дозволение Компании самостоятельно решать, каким колониям жить, а каким быть проданным по истечению в них годности. Такой подход отражает мышление помещика-жуира, в силу своего равнодушия к собственному капиталу с легкостью позволяющего каким-то имениям пребывать в запустении, а какие-то наряжать и обустраивать подобно потемкинским. В наших силах придать этой земле статус форпоста российских интересов в Тихоокеанском азиатском регионе, многие земли в котором еще государственно не закреплены и каковые позволительно использовать для утверждения отечественного флага. И не продавать за бесценок следовало Форт-Росс, а заселить земли вкруг него опытными земледельцами, для чего довольно было бы перевезти сюда до тридцати семей из государственных крестьян и обязать их возделывать земли, пригодные под пашню, а для защиты придать им войска и направить суда для обороны побережья…»

Репнин вздохнул и отложил перо в сторону. Он понимал, что политика государства, всегда стесненного в собственных средствах, неизбежно будет потворствовать передаче новых земель в концессию промышленникам, каковые во все времена блюли в первых строках интересы собственного дела, а потом уже — государева. Потому полагал неосмотрительным отсутствие в договорах с управляющими компаниями условия, требующего учитывать потребности руки дающей — самого государства: и даже не столько финансовые, а сколько и прежде всего — геополитические. И пока единственного союзника в осуществлении этих интересов видел в представителях церкви, которые последовательно исполняя добровольно принятую ими на себя миссионерскую роль, несли на своих плечах и заботу о продвижении русской идеи в здешних краях.

Подобные мысли уже приходили Михаилу в голову во время его поездки в Константинополь с посольством князя Меншикова, и в них Репнин еще больше укрепился, изучая ситуацию в Русской Америке. Аналогии напрашивались сами собой — отсутствие должного единения православных конфессий и отсутствие крепкого института защиты религии ослабили позиции России как государства перед османами. Благородство и открытость епископа Иннокентия, не только изучившего языки индейцев, но и составившего грамматику для них, привлекли к русским многие племена, прежде натравливаемые друг на друга иными нациями.

— Я вас задерживаю, Василий Егорович? — спросил Репнин, вдруг осознав, что библиотекарь не уходит только из-за него. Еще час назад, если верить напольным часам близ конторки, тот обошел читальный зал, приглушив фитили керосиновых ламп на свободных столах, и принес для князя еще одну лампу — за окном в считанные минуты после шести пополудни быстро и непроходимо потемнело.

— Не смею беспокоить ваше сиятельство, — поспешно сказал тот, опуская голову за конторку, и князь почувствовал себя неловко: дома библиотекаря ждет семья — жена, дети.

Библиотекарь Матвеев приехал на Аляску еще лет десять назад с экспедицией Лаврентия Загоскина, составившего один из лучших трудов по описанию бассейнов главных местных рек — Юкона и Кускоквима, названный им «Пешеходной описью части русских владений в Америке», где собрал уникальные сведения о климате этих районов, их природе и жизни местного населения, с которым и сам, и компаньоны его установили дружеские отношения. А кое-кто даже укоренились, как Матвеев, прежде служивший учителем географии в одном из пензенских училищ и решивший после того путешествия окончательно поселиться здесь, — женился на алеутке, крещеной в православие, завел детей и с удовольствием исполнял обязанности библиотекаря в свободное от преподавания в местной школе время.

— Простите меня, Василий Егорович, — с извиняющейся улыбкой кивнул библиотекарю Репнин и поднялся из-за стола, закрывая папку с записями и собирая прочитанные манускрипты и книги в стопку, — мысли, почерпанные мною из этих трудов, оказались столь важными, что невольно увлекли меня совершенно в сторону от реальной жизни.

— Но, надеюсь, время потрачено вами не напрасно? — сердечно отозвался Матвеев. — Вы нашли то, что искали?

— Да! О, да! — промолвил Репнин, принимая из его рук накидку из тонко выделанной кожи с собольим воротником и на меху: погода стояла промозглая, и только она и спасала от ветра и сырости.

Еще раз поблагодарив при выходе библиотекаря, князь ушел, прижимая к себе под плащом папку с бумагами. Нашел ли я то, что искал? — усмехнулся Репнин. Разве мог он сказать библиотекарю, что искал в этот вечер в книгах не столько подтверждение своих размышлений о будущем государства, а забвение от тревоги, вызванной переносом отплытия фрегата, на котором должен был отправиться в Японию. Туда, в порт Хокадате приезжала Анна, тайно покинувшая Петербург несколько месяцев назад.

Этой встречи князь ждал с особым волнением — вернувшись в Ново-Архангельск из поездки на остров Уналашка, где он знакомился с жизнью русского поселения, Репнин получил письмо от Анны, и ее ответ, хотя и был облечен в изящную форму и дан в сослагательном наклонении, подразумевал — «да», чему Михаил поверил не сразу и еще долго перечитывал обращенные к нему строки: «Однако по прошествию времени считаю ваш план соединения наших семей уместным, ибо никем из близких нам людей в нем не было найдено ничего предосудительного к памяти наших покойных супругов и к счастью наших детей. За сим полагаю возможным исполнить последнюю волю моей любимой сестры и обожаемой вашей супруги с тем, чтобы благородная душа ее на небесах возрадовалась и служила нам впредь добрым и верным покровителем. Вам же остается выбрать решение, которое обяжет меня ждать вас здесь, в Петербурге или отправиться за вами в Новый Свет, дабы соединить наши фамилии по всем правилам и законам Божьим…».

Убедившись, что прочитанное не снится ему, Репнин в порыве был готов немедленно ехать на встречу с Анной, пока торговая бригантина Российско-американской компании еще стояла в доках Ново- Архангельска, но вместе с тем понимал и то, что даже такое существенное обстоятельство, как женитьба, не дает ему пока основания для скорого возвращения в столицу. Но не превратит ли для Анны слишком долгое ожидание возвращения князя в Петербург в повод для лишних раздумий о данном ею согласии — искреннем, но, вполне возможно, импульсивном, и не изменит ли она своего мнения об их браке, осуществление которого задержится на неопределенное время? Однако имеет ли он право просить Анну приехать к нему и подвергнуть ее испытанию столь тяжелого и утомительного переезда и, тем более, лишать Анну цивилизации, а, главное, общества детей, которые ни в коем случае не могли быть перевезены на Аляску, ибо быт здесь был приемлем лишь для привыкших к суровой жизни промышленных работников и аборигенов?

Разумеется, женщины в крепости жили, но в основном они были из местных индейских племен: с удовольствием постигали православие и носили русскую одежду — ситцевые платья, косынки или ленты, вплетая их в косы. Жены же счетовода главной конторы Лысова и библиотекаря Матвеева и вовсе одевались, как мещанки, так что по внешнему виду их было бы трудно отличить от какой-нибудь аптекарши или чиновницы в небольшом уездном городке. К благородным дамам ново-архангельского женского собрания относились супруги купцов, имевших постоянное дело на этих землях и не отлучавшихся с момента приезда на материк, ведя все дела с родиной через партнеров и управляющих компании. А возглавляла эту табель о рангах жена правителя крепости капитан-лейтенанта Родичева — урожденная княжна Гагарина, принадлежавшая к старинной русской титулованной фамилии и безропотно приехавшая на Аляску вместе с назначенным в Ново-Архангельск мужем, будучи беременной первым ребенком.

Екатерина Павловна — изящная, всегда по моде одетая и причесанная брюнетка по возрасту не старше Анны — не только руководила в крепости светской жизнью, но и учила в действовавшей на острове школе русской грамоте и музыке индейских детей, не жалея на то сил и времени. А по субботам собирала всех офицеров гарнизона и старших промышленников на музыкальный салон, в котором чудесным контральто пела романсы и арии из опер, с успехом аккомпанируя себе на стоявшем в гостиной рояле, специально привезенном по просьбе ее супруга из Европы. И все же, хотя быт в крепости был обустроен основательно и добротно и, в общем-то, мало чем отличался от жизни любого губернского городка, а дом коменданта, где жил Репнин, обставлен был с комфортом, — в нем даже были стекла в рамах окон! —