должно брать на себя государство, когда перед ним стоит сирота.
Государство, однако, выжидало.
Что касается приемыша, то тут дело обстояло обычным образом, девочка сбегала регулярно, даже с температурой 38, приползая потом в больном виде, чуть ли не с воспалением легких, Мила с Ольгой- старшей лечили, лечили папу и маленькую Олю одновременно, не квартира, а лазарет. Она снова убегала на рынок, ночевала по подвалам.
Менять образ жизни трудно.
Ведь воровать или собирать милостыню, даже торговать собой или своим братиком (вспомним Мясницкую) гораздо веселее, чем просто жить нудной жизнью, ходить в школу, ложиться вовремя и смотреть только «Спокуху».
Добрые люди, подающие детям, помните, на что вы их толкаете!
Я сама побиралась в восемь лет, знаю. Но то голод, голод был, буханка хлеба на троих раз в два дня после войны. Мы были враги народа. Две иждивенческие карточки и одна детская. Бабушка и тетка ночью посылали меня брать с кухни при полной конспирации соседское мусорное ведро и варили похищенные у майора Яковлева из помойки селедочные хребты и картофельную шелуху.
Но! Когда я побиралась, я знала, что меня вот-вот схватят – инспектора охотились за мной, чтобы сдать в детдом.
Это было, извиняюсь, тяжелое послевоенное время, голод. Мои родные не знали о моих подвигах, бабка Валя мужественно отдавала мне свою пайку, лежала, опухшая от голода, и рассказывала мне Гоголя, причем в сюжетах часто присутствовал украинский борщ, даже в повести «Портрет». Они бы с теткой с ума сошли от позора, если бы поняли, куда я исчезаю.
Один раз эти инспекторши едва меня не поймали в магазине, я просила копеечку.
Спустя почти пять десятилетий маленькую Олю никто не стал ловить. Государство за ней не охотилось.
Кстати, это чудо, что она оставалась еще в живых после своих похождений. Может, жертва Освенцима мало кого прельщает, мужчина пошел разборчивый. Девочка ходячий же скелетик!
Тут нужен был страстный Чикатило, который приголубливал всех побродяжек-детей, никем не брезговал…
Однако рано или поздно свой любитель бы нашелся.
Понимая это, мама-Мила и ее дочь Ольга после долгих поисков однажды ночью нашли маленькую Олю во дворе и повели, как обещали ей, в милицию.
Там девочку с неохотой приняли и – не сажать же в камеру – посадили просто на стул у дежурного.
Утром, прибежав в милицию за новостями, Мила обнаружила девочку все еще сидящей на стуле.
С ней просто не знали что делать.
Детского дома на нее не нашлось.
Опустим события следующего месяца. Девочка, так и неустроенная в детдом, сейчас сидит в психбольнице, как удалось выяснить. Т.е. единственное место, куда все-таки может попасть сирота с улицы, это психушка.
Мила помчалась туда, добилась свидания.
Первая встреча происходила через окошечко в дверях. Маленькая Оля жутко обрадовалась небогатому гостинчику.
Врач сообщила диагноз: олигофрения. Даем лекарства. Правда, из дальнейшей беседы можно было сделать вывод, что этот диагноз под вопросом и может быть сменен на определение «психопатия» и «педагогически запущенный ребенок» (кстати, ежу ясно, какими должны быть дети с такой историей жизни, нищие другими не бывают).
Мила осторожно сказала, что ведь с этим диагнозом (пед.запущенность) не держат же в психбольницах. Она сказала еще, что девочка очень одаренная, хорошо рисует, поет, танцует: прирожденная артистка. Так сказать, талантливый, должно быть, олигофрен, а?
Второго свидания с ребенком ей уже пришлось добиваться довольно долго.
Оказывается, навещать больного могут не все. Миле сказали, что ей отказано в посещениях, «это может травмировать ребенка».
Больничные ворота за маленькой Олей закрылись. Единственные люди, которые подобрали ее и заботились о ней, остались по эту сторону, испуганные, оскорбленные, раздавленные государственной машиной.
Так что думайте, граждане, когда вам на пути встретится голодный, заплаканный маленький ребенок в холодную ночь у вашей двери. Тот, который буквально посинел и весь дрожал.
Пусть сердца у вас не екнут, добрые люди. Знайте, что вас ожидает.
А между прочим, это государство, которое МЫ содержим. Мы оплачиваем и больницы, и милицию, и детские дома, и (страшно сказать) правительство и депутатов!
Оглядитесь – государственная машина крутится, бюджет утверждается, суммы на то на се, госслужащим приданы квартиры, автомобили и референты, а детей-сирот в Москве летом девать некуда, кроме психушек!
А у меня все стоят перед глазами маленькие проститутки с Мясницкой, мальчик и девочка, которых мы не остановили.
Детей еще могут спасти от смерти, психбольницы пока работают, но кто спасет их от жизни.
Ратуйте, добрые люди».
А за это время ситуация с детьми вообще превратилась в гнойник не хуже Чечни.
На Чечне зарабатываются огромные деньги (торговля оружием, присвоение помощи, которая идет отовсюду, как с Запада, так и с Востока).
На беспризорных детях уже работает целая индустрия – сбор милостыни, воровство, торговля живым товаром, каждый ушедший из дому ребенок рано или поздно попадает к педофилам.
Опять-таки возвращаюсь к своей идее о создании работных домов для матерей с детьми.
Когда женщина не в силах прокормить ребенка, государство должно взять опеку не над ее ребенком, а над ними обоими: тогда только сможет вырасти не уличный и не на чужих руках, а нормальный домашний человек.
Мне могут возразить: Диккенс описал работные дома в Англии 19-го века, этот вечный ужас и угрозу для обедневших семей.
Но без них Англия не стала бы процветающим государством, в котором давным-давно не существует беспризорников.
Да, это были трудовые поселения с охраной, со строгой дисциплиной. Ни оттуда ни туда, работа на износ. Накопил, рассчитался с долгами – скатертью дорога. Дети росли пришибленные, голодноватые, работали с ранних лет. Рвались на волю. Знали, как достается кусок хлеба.
Опять-таки представить себе теперь уже наши дома для матерей с детьми, дадут ведь не квартирки, а комнатки, будут общие кухни, ссоры и свары, висящее белье, обычный порядок во дворе, визиты пьяных мужиков (как в каждом женском общежитии).
И все же это лучше, чем то, что сейчас.
Всеми нелюбимый Хрущев в свое время построил кратковременные дома, свои «хрущобы». Что бы мы теперь без них собой представляли?
Кстати, в России испокон веку дети работали – няньками, подмастерьями, мальчиками на побегушках. Если не было денег дать образование – родители посылали детишек «в люди». Читайте страшные произведения Горького и Чехова, оба они работали с детства. К своим шестнадцати годам это были уже люди в ремесле, опытные, практичные, в обиду себя не давали, денежку копили (опять-таки кем стали Горький и Чехов).
Вспомним коммуну Макаренко (в сущности, это была колония для малолеток с красивым названием) –
