После того как я добилась от архитектора восстановления решетки на могиле Андрея и Марии Владимировны, ни одна из «горячо любящих» дочерей не позвонила и не сказала спасибо. Вероятно, больные «страницы» жизни ее матери притягивают больше, чем правда об ее отце. Ну что ж, подобное тянется к подобному.
А Марк Анатольевич на четвертом месяце празднования дня рождения Ширвиндта высказался: «Эта книга – энциклопедия театральной жизни!» Подозреваю, что мужской шовинизм пышным цветом цветет в определенной части общества, которую Мария Владимировна называла «элитёнкой». И несмотря на такое количество врагов и супостатов, я – не одна. Со мной вся страна. У меня уже несколько мешков писем. Они летят изо всех уголков нашей страны, и даже из Америки, Германии, Израиля, Австралии, Греции.
Вот, например: «Здравствуйте, Татьяна Николаевна! Я уже прочел вашу замечательную книгу, написанную ярким, сочным, живым, метким, афористичным и метафоричным языком. Это настоящий национальный русский язык, это великолепная русская литература. Ваше произведение мне дорого и интересно прежде всего тем, что сквозь беспощадное озорство гремучей смеси памяти и правды всегда видна особая тень печали по тем, кто ушел в мир иной.
Игорь Быков».
А вот еще: «Уважаемая Татьяна! Ваша книга потрясла нас! По своей силе воздействия она сравнима с произведениями И.А.Бунина, нашего любимого писателя.
Приблудова Ольга, Сафронов Евгений».
«Татьяна Николаевна! Это Ольга Козина, спасибо вам. Я впервые плакала, читая книгу. Спасибо вам за вашу искренность, необыкновенную доброту и душевность…»
«Таня, здравствуйте. Это Тамара Буканова. Если Виссарион Белинский назвал „Онегина“ энциклопедией русской жизни, то ваш роман можно назвать энциклопедией жизни 60-х годов. Ваша книга – явление уходящего века».
«Жаль, что нельзя людям объяснить, кричать – берегите друг друга, жизнь очень коротка. Деньги, вещи остаются, пропадают, а люди с израненными душами, неуспокоенные, обиженные – преждевременно уходят. И прежде всего такие необыкновенные, как Андрей Миронов. Спасибо зато, что вы сумели вырваться из обстоятельств, изменить свою жизнь и написать замечательно поэтическую книгу о любви двух людей – мужчины и женщины. Спасибо! Ревенко Зинаида».
А вот какое письмо из Латвии от писателя-драматурга Юрия Сергеевича Скопа и его жены – легендарной певицы Маргариты Вилдане:
«…все произошло на интуитивном уровне… я абсолютно не интересуюсь подобного рода литературой – что-то буквально заставило меня приобрести вашу книгу. Татьяна Николаевна, я, а потом моя жена были буквально потрясены вашей исповедью. Я профессиональный писатель, член всех творческих союзов, но… все это не важно. Важно то, что ваша книга достала меня. Ах, какая вы умница! Ах, как вам удалось переложить на слова то, что сегодня почти разучились делать: так написать о своей любви! Под вашим пером живет вся и все. Вам удалось взять словом засловесную неуловимую сущность пережитой вами жизни и человеческих отношений в ней. После того, что произошло с вами, вы чудом не потеряли того, что было и есть в вас, и не остались в пустоте, которую не заполнить никакими воспоминаниями. То, чем вас наградил Господь, физики называют „плотностью зоркости“. И вы почти стереоскопично показали всю эту мразь, в которой вам пришлось побарахтаться. И что самое интересное, ваша любовь к Андрею оберегла вас от срыва в „сведение счетов“, И ваши оценки всех этих Галош, Чеков, Шармёров и прочих не подлежат сомнению. И несводимы ничем. Я убежден, что ваша книга наделала грохоту в столице. Я убежден, что вы своей любовью крепенько отхлестали того же Ширвиндта. Не мне вам говорить, что мы живем в сфере всепроникающего присутствия и нарастания абсурда, спорадически возникающего в самых, казалось бы, устойчивых сферах человеческого бытия.
Татьяна Николаевна, я вам пишу это письмо в самом конце и века, и тысячелетия. Пусть завтрашнее Новое ничем не обидит вас. Я желаю вам в этом Новом – Лета, Света, Привета и Слова, навсегда освободившегося от так называемых – общественного мнения и здравого смысла. Приезжайте в Ригу, мы с женой будем счастливы хоть чем-нибудь, да помочь вам.
До свидания, Татьяна Николаевна. Удачи вам и воли к ней».
Вот, Андрюшенька, какие слова нам пишут умные и добрые люди из Риги, из нашего мистического города, где мы встретились и где расстались… Оказывается, любовью к тебе можно отхлестать, вот почему такой взрыв бешенства, негодования, визга – когда хлещут, конечно, больно.
Как я всем моим читателям благодарна за добрые и умные слова, оценки, порывы, слезы над страницами книги, за ваше «спасибо», в котором слышно биение сердца! Мне это важно, потому что эта книга – о тебе, Андрюша…
А в официальной прессе – все наоборот.
Все рецензии пестрят словами – трусы, любовница, ширинка, – как можно писать такую гадость, словесный мусор, мерзость мерзостей и т.п.!
Через несколько месяцев после выхода книги можно видеть по газетным рецензиям, как создается кампания и сознательно и упорно формируется общественное мнение. Этот прием мы тоже знаем – дать по морде, чтобы привить общий принцип.
Уже ноябрь – хмурый, серый, холодный… Я перебираю годы своей жизни – ведь скоро 13-е число, когда не стало дорогой Марьи. За год до этого она была в правительственном санатории «Барвиха». Скучала, звонила мне по нескольку раз в день. Однажды звонок:
– Таня, мне сегодня делали эхограмму. Вы знаете, что это такое? Тебе на спину вешают какой-то «рюкзак», я ко всему подключена, и так, с этим «рюкзаком», надо топать полдня.
– Что показала эхограмма? – спрашиваю я.
– Все говорят – отлично, нормально, великолепно… – И вдруг совершенно изменившимся голосом, глухим и нездешним:
– Таня, я-то знаю, что у меня совсем все не в порядке, а даже очень плохо… меня, старую, не проведешь.
Вспоминаю, как она любила свой мирт, как заботилась о нем. Когда он вдруг стал болеть, пригласила специалистов из Ботанического сада поставить ему диагноз и потом на протяжении месяца все время повторяла:
– Нет! Кто бы мог подумать, из-за чего он болеет? А у него ноги в воде! (Это значит, сильно поливать нельзя.) А герань – этот плебс, пролетарий – с ней ничего не делается! Устойчивая.
Вспоминаю, как за две недели до ее смерти попугай Ромка своими хваткими лапками вырывал землю из горшков с геранью, рыл ямки, и этой землей был усыпан весь подоконник. Мы были в недоумении, постоянно корили его за хулиганство, сгребали обратно землю в горшки, и потом Мария Владимировна задумчиво и печально смотрела в окно. Она поняла, разгадала этот знак, который ей давал ее любимый Ромка – он предупреждал ее о смерти. Вот и задумаешься, чем человек отличается от птицы – не имеет такого дара предвидения и такой сообразительности.
В 6 часов вечера, когда Марию Владимировну привезли на ночь в церковь Воскресения, что на Брюсовом, несколько человек, в том числе и последняя жена с дочкой, постояли у гроба минут .десять и ушли. Я не хотела оставить ее одну. Села на скамеечку возле, чтобы ей было не одиноко. Церковь совершенно пуста. Поздно. Сколько просидела – не знаю. Раздался звонок в церковную дверь – открыли, вошла Вика Лепко, молча села рядом, рассказывала о своих бедах, говорили об Андрюше – ее однокурснике, смотрели тихо на как будто заснувшую Марию Владимировну. Вика ушла, я осталась. Сколько передумала, сколько переплакала у ее гроба… Опять звонок в церковь, в полумраке открываю – передо мной милиционер. Спрашивает:
– Гроб с Мироновой здесь? Я говорю:
– Здесь.
– А из близких… кто-нибудь есть?
И только ощущая глаза смотрящих на меня с икон, в полной тьме тихо прозвучал мой голос: «Из близких… я». И этот голос, и этот ответ, увитый запахом ладана, прорвал купол церкви и вознесся в бесконечность.
– Тогда запишите телефоны, – сказал милиционер, – мало ли что? Мы здесь, рядом.
И ретировался.
