Надеюсь, после этих разъяснений образ моего руководителя не потускнел в ваших глазах. Автору даже хочется, чтобы читатель проникся симпатией к Евсею Виссарионовичу, тем более что его, увы, уже нет среди нас…

Что ж, пора закончить этот мемуар, который, с сожалением должен констатировать, получился растянутым и композиционно рыхлым. (Уверен, каждый автор лучше любого критика видит недостатки своего произведения, только не у всех хватает духу тут же признать их.)

Остается сообщить, что при падении в обморок с меня слетели «очки Разинина» и упали на юного оленевода. В результате чего одно стекло треснуло — и аппарат, читающий руководящие мысли, вышел из строя.

Евсей же Виссарионович еще добрых три года работал в нашем главке, но в последние месяцы он вместо любимой резолюции «Стоит подумать?!» стал писать на служебных бумагах «Пощупать!», чем привел в недоумение многих, исключая, конечно, меня (я же, как вы понимаете, свои соображения на сей счет оставил при себе). Так как новая резолюция Лукоеда не соответствовала принятым нормам, пришлось с ним расстаться. Лов Семенович сначала покипятился, хотел было даже уволить своего любимого заместителя с формулировкой «за аморальное недомыслие», но, поразмыслив, решил не выносить сор из ведомства, оттаял и предложил Евсею Виссарионовичу несколько руководящих постов в других системах. Лукоед изъявил желание возглавить Чернышевские бани, в первый же день устроил там инспекционный смотр женского отделения, в ходе которого был забросан шайками.

…В чем, в чем, а в целеустремленности нашим администраторам никак но откажешь.

Ялта, июль, 1975

Фабула — почти то же самое, что сюжет.

А. В. Чайковский, Г. М. Вагнер, Д. С. Генделев — члены Союза композиторов СССР.

Сенатор — член верхней палаты парламента в ряде зарубежных государств. Любому сенатору, посещавшему Москву, не возбранялось зайти на Даниловский рынок, но в турпоездки они отправляются, как правило, не зимой, а летом, что, конечно, снижает мемуарную ценность рассказа генерала Топтыгина.

Доминанта — главенствующая идея, основной признак.

Дрозофила — небезызвестная муха.

Флогистон — подробное объяснение см. в тексте.

Линней Карл (1707–1778) — шведский естествоиспытатель, первый попытался разложить по полочкам всех животных, птиц, рыб, насекомых, наделав при этом массу ошибок.

Эпигон — верный последователь.

Ономастика — совокупность в языке имен собственных.

Карат — единица массы драгоценных камней, равен 200 мг.

Гашек Ярослав (1883–1923) — большой знаток и любитель пива, классик мировой литературы.

Когда все истомились окончательно и уже начали раздаваться голоса, что, мол, демократия демократией, а совесть тоже надо иметь, на шум вышел амнистированный Яша и без всякой злобы, скорее даже с отеческой укоризной сказал: «Ну и снобы же вы, мужики. Для вас хребет ломишь, а спасиба не дождешься. Погодите еще пару минут, и будет в самый раз».

И точно, когда через десять минут Яша, распахнув дверь, зычно крикнул: «Давай вали да пошевеливайся!» — и мужики, согнувшись в три погибели, стали карабкаться по лестнице, а потом быстро поползли по-пластунски, стараясь занять местечко, где можно устроиться поудобнее: кто предпочитает свернуться калачиком, так что колени упираются в подбородок, а кто, наоборот, норовит растянуться во всю длину к вящему неудовольствию соседей; но наконец разместились и те и другие, и вот тогда наступившую тишину нарушает чей-то восторженный всхлип: «Спасибо, Яша! Парок что надо!» Тут же раздается несколько голосов, солидаризирующихся с этой высокой оценкой, но большинство лежит молча, лишь изредка постанывая и покряхтывая от избытка чувств.

Великое мление — эрудированные любители сухого пара называют это состояние нирваной или кайфом (марьинорощинский вариант произношения — «кейф») — продолжается, увы, недолго, ибо обязательно находится один нетерпеливый, который уже через три минуты садится на корточки и принимается осторожно поглаживать себя веником. «Рано!» — шикают на него. «Да я ничего, я, пожалуйста, как все», — бормочет нетерпеливый в оправдание, но сам потихонечку распрямляется, и, видя это, поднимаются со своих мест остальные. Звучит команда «Поехали!», и пошли хлестать веники. Березовые. Дубовые. Можжевеловые. Эвкалиптовые. Березовые со смородиновой веткой… А какой-то старец средних лет охаживает себя крапивным, чем приводит в немалое изумление юных парильщиков, впервые столкнувшихся с таким способом лечения радикулита…

Но прости меня, читатель, я забежал немного вперед. Действие этого мемуара началось, собственно, в тот момент, когда до веников дело еще не дошло и я, затиснутый чуть ли не под самую лавку, вдыхая сухой духмяный воздух, размышлял о развитии банной демократии как таковой. За те шесть лет, что хожу в Астраханские бани (ранее я посещал Чернышевские, но после того, как там при исполнении служебных обязанностей погиб, сраженный шайкой в висок, бывший заместитель начальника нашего главка Евсей Виссарионович Лукоед, они были снесены), довелось наблюдать немало примеров, подтверждающих, что сообщество коммунальных парильщиков функционирует, тоже строго подчиняясь объективным законам если уж не исторического материализма, то диалектического наверняка.

То, что бани, пожалуй, самый демократический институт, потому как здесь все голые, подметил, кажется, еще Гераклит. Но, будучи наивным материалистом и не имея возможности почитать популярную брошюру «Основы философствования», которая почему-то на древнегреческий не переведена, старина Гераклит, как уважительно величали его коллеги, простодушно полагал, что хотя в один ручей нельзя ступить дважды, однако банная демократия статична и лишена внутреннего развития, ибо в парилке начисто отсутствуют какие бы то ни было формы собственности (веник каждый может купить у пространщика за рубль), а также фактически сведены на нет противоречия производственных отношений (хочешь, чтобы сосед потер тебе спину, — сам окажи ему эту услугу). Заблуждение это продержалось несколько веков, пока Гегель убедительно не доказал, что все движется по спирали, а раз все, значит, и банное народовластие тоже. Однако, будучи идеалистом, и батя Гегель, как любовно называли его ученики, не смог сообразить, куда же все-таки вкручивается эта самая спираль — вперед или назад, вверх или вниз.

И только когда эмпирическим путем удалось установить, что сначала бывает трагедия, а потом на этом же самом месте устраивается фарс, только тогда стал окончательно ясен механизм диалектического развития банной демократии.

Боюсь, этот небольшой экскурс в историю философской мысли может отпугнуть тех читателей, которым больше по душе сугубо конкретные вещи и которых тот или иной философский постулат интересует лишь тогда, когда за ним должен последовать по меньшей мере бутерброд с чайной колбасой. А так как каждый читатель автору дорог (и витающие в эмпиреях, и просто эмпирики) и никого не хочется терять раньше времени, то в дальнейшем я постараюсь ограничиться лишь самыми необходимыми рассуждениями на отвлеченные темы, если таковые обнаружатся в ходе повествования. Сейчас же попытаемся рассмотреть конкретно диалектическую спираль развития демократии в том виде, в каком она проявляется в Астраханских банях. Здесь каждый ее временной виток четко разбивается на три этапа.

Этап первый — период так называемой стихийной демократии. В это время каждый действует кто во что горазд. Поддают при открытой двери, заходят в парилку, не смыв мыла, находится умник, который для «опыту» плещет на каменку полстакана портвейна, отчего получается полное безобразие, наконец, случайно забредший сюда дядя (он приехал из Тулы на экскурсию в Елисеевский магазин и вот решил скоротать