Тетя заволновалась — поднялась, замахала рукой. Дядя, словно она могла услышать, сказал:

— Успокойся, дальше не пойдем!

Максим погладил волну у самого борта, уловил незнакомый запах, прохладный и мягкий.

— Хочешь покупаться? — спросил дядя.

— А можно?

— Отчего же нельзя? Ты — ростовчанин, должен хорошо плавать.

— Если бы разрешили, я Дон переплыл бы!

— А здесь легче плавать. Раздевайся — и в воду, — разрешил дядя.

Максим только рубашку снял, как тетя все поняла, вскочила, подняла руки.

— Ладно, ладно, — рассмеялся дядя. — Сиди отдыхай, не маленькие!

Максим плюхнулся в море, в ласковую, теплую воду. Она подхватила его, качнула, пришептывая и пошлепывая.

Дядя бросил весла, и Максим поплыл вокруг шлюпки. Глаз он не закрывал и сквозь сверкающую изломами поверхность видел влекущую, отпугивающую туманную глубину с длинными полурассеянными лучами в ней. Море казалось Максиму живым существом, которое понимаешь без слов и которое тебя понимает без слов. Оно радуется вместе с тобой, радуется тому, что ты — сильный и быстрый пацан, а оно — богатырское море. Максим лег на спину, раскинув руки и ноги. Море баловалось с ним: то разворачивало его, то тянуло за ноги вниз, то брызгалось в лицо, то подталкивало. Оно мгновенно отзывалось на каждое движение Максима, будто занято было только им, будто никого и ничего на нем нет — ни лодки с дядей, ни далеких теплоходов, ни чаек возле берега, ни редких медуз у поверхности…

— Вылезай, брат, а то тетя совсем там изведется, — позвал дядя.

Максим подплыл к шлюпке, ухватился за борт, подтянулся, лег животом на горячее дерево.

— Влезешь сам?

— Влезу! — закричал Максим, загребая ногами воду. — Влезу!

После обеда Максим облачился в свою походную форму: джинсы, голубую рубашку, кеды. По дороге в часть дядя стал рассказывать о музее, которым очень гордился.

— Все мы сами — ветераны вместе с молодежью — сделали, в свободное время, своими руками. Мы тут и художники, и научные сотрудники, и экскурсоводы. У нас совет ветеранов всем заправляет. Я тоже член совета.

— А те, другие, тоже не уехали в родные места?

— У нас родные места здесь, понимаешь? Я как пришел в эту часть, так и до ухода в запас служил в ней. Куда я от нее? Я в строю лучших друзей нашел, немало их похоронил своими руками. И на фронте. И потом, после войны, когда уходили они, израненные, раньше времени…

— А их вылечить не могли? — спросил Максим, переполненный болью за тех людей, что уходили раньше времени, тогда как за свое геройство заслуживали долгой жизни.

— А разве их вылечишь?.. Они духом сильны были — вот и держались. По медицине, многие из нас из-за ранений должны были бы давно в братские могилы лечь! А мы в строю оставались… Недавно одного товарища в последний путь проводили, на красных подушечках ордена и медали несли. Больше чем на квартал растянулась цепочка с его наградами. Ему полагался, если по правде, год жизни за каждую награду, за подвиг, ею отмеченный. А на деле каждая награда — риск и тяготы, что уносят год за годом. Вот какая арифметика!..

От этой арифметики у Максима — слезы. Не то чтобы ручьем потекли, но наполнили глаза — пришлось рукой смахнуть, иначе на щеки хлынули бы. Он отвернулся от дяди, чтоб тот не заметил, но дядя и так не заметил бы — у него на последней фразе голос вдруг осип и, небось, у самого взор застило…

До входа в часть молчали. Часовой узнал дядю, козырнул ему, на развернутый пропуск и не взглянул. Он и Максиму козырнул весело:

— В солдаты записываться? Доброе дело! Мы такому пополнению рады!

«Пополнение» обернулось раз-другой и сообщило дяде:

— А я был здесь!

— Так вот куда ты удрал! Как это я не догадался?

— Я, дядь Лев, без разрешения, — выдавил Максим. — Через забор…

К удивлению, дядя Лева и это признание принял спокойно.

— Понравилось тебе у нас?

«Может, дядя не расслышал?» — подумал Максим.

— Понравилось. Но я, дядь Лев, через забор…

— Это понятно. Не с оркестром же через главный вход тебя провели. Тут почти все мальчишки окрестные этим же путем — через ограду в гости ходят. Разве их удержишь оградой, часовыми, патрулями?

Помня о своей неожиданной встрече с Юрой, Максим спросил:

— А если на солдата наткнешься?

— А солдаты рады мальчишкам. Они и сами-то недалеко ушли. Мальчишки мальчишками. Особенно в первое время. Пока ты из него мужчину воспитаешь, столько времени пройдет, столько сил отдашь… А вот и клуб! Был ты тут?

— Возле клуба был…

— Как это ты внутрь не проник?

Обошли клуб, оказались у входа в музей. Дядя достал из кармана ключ. Отворил дверь, пригласил:

— Прошу, рядовой Синев!

— Разве я рядовой?

— А что, сразу в полковники хочешь? Побудь сначала рядовым!

Напротив двери стояла гипсовая фигура солдата-знаменосца. За его спиной — высокий щит, делящий помещение на две части. Справа висят на стенах картины, фотографии, плакаты, пожелтевшие газеты под стеклом, большой лист картона с красиво и строго написанной присягой. Максим задержался, прочитал, пошел дальше, но оглянулся — такие простые слова и такие торжественные и сильные:

«Я всегда готов по приказу Советского правительства выступить на защиту моей Родины…»

Как у пионеров: «Всегда готов!»

«Я клянусь защищать ее, не щадя своей крови и самой жизни…»

«И самой жизни, и самой жизни… и самой жизни», — повторял Максим про себя, и отовсюду смотрели на него глаза тех, кто в бою подтверждал свою верность клятве.

В левой половине, на столиках под стеклом, лежали ордена и медали, книги, побывавшие на войне, пистолеты, гранаты, патроны, подсумки, компас и планшет. На стенах — портреты Героев Советского Союза и среди них — портрет Владимира Михайлова. И еще одно знакомое лицо увидел Максим, молодое, напряженное до смешного. Все портреты нарисованы масляными красками, а этот — увеличенная фотокарточка. А сделана была сама фотокарточка, понятно, во время войны, когда полковник Велих был лейтенантом и еще не получил звания Героя Советского Союза.

— Узнал? — спросил дядя.

— Узнал…

— Таким вот был наш комдив, когда свои подвиг совершил.

— А что он сделал?

— Фашисты отрезали его вместе с ротой и остатками других подразделений. Он повел людей на прорыв. Удалось пробиться, но в глубь вражеского расположения. Разгромил штаб дивизии. Мы как раз вперед пошли, а он — навстречу нам. Дерзко, решительно, бесстрашно действовал… Совсем ведь молодым был — по нынешним временам первый год служил бы.

— Тогда люди другие были, — вздохнул Максим.