Вскоре мимо меня не спеша прошли несколько жителей города. Я заговорил с одним из них, он ответил мне наглым взглядом и грубыми словами, после чего ушел.

Я поднялся и пошел дальше, минуя одну за другой узкие улочки, постепенно уставая от встреч с бездельниками, и не очень удивляясь тому, что на улицах нет детей. Вскоре недалеко от каких-то ворот мне повстречалась группа молодых людей, которые напомнили мне плохих великанов. Они приближались, пристально присматриваясь ко мне, и некоторое время спустя начали толкать меня, а затем и бросаться всякими предметами. Я толкался, как мог, стараясь не вызывать большей вражды там, где я собирался остаться еще на некоторое время. Не раз и не два я взывал к прохожим, которые выглядели более или менее благожелательно, но ни один из них не остановился хотя бы на секунду, чтобы выслушать меня. Я выглядел нищим, и этого для них было достаточно: жителей Булики, словно дворовых псов, бедность оскорбляла! К уродству и болезням относились с неодобрением, и никакие законы их принцессы не одобрялись с таким усердием, как те, что заставляли бедность служить богатству.

Наконец, я удрал, и никто не последовал за мной за ворота. Сидящий у ворот и жующий ломоть хлеба дюжий детина поднял было камень, чтобы бросить его мне вдогонку, но в своем идиотичном порыве швырнул в меня не камень, а хлеб. Я подобрал хлеб, а он не осмелился последовать за мной с тем, чтобы его отобрать, – за стенами города они все до одного были трусами. Я прошел несколько сотен ярдов, прилег на землю, съел хлеб и лег спать, и спал на траве беспробудным сном, где жаркий солнечный свет восстанавливал мои силы.

Была ночь, когда я проснулся. Луна взирала с небес самым дружеским образом, словно на старого знакомого. Она была очень яркой, как та луна, подумал я, что приглядывала за мной во время той ужасной первой ночь, которую я провел в этом странном мире. От ворот разило холодным сквозняком, несущим с собой смрад, но мне не было холодно: так солнечный свет напитал меня теплом. Я снова прокрался в город. И там я встретил нескольких людей, которые еще были на улице и жались по углам, чтобы укрыться от порывов ветра.

Я медленно шел по длинной узкой улице, когда прямо передо мной что-то огромное и белое пересекло улицу, на одно мгновение сверкнуло в лунном свете и исчезло. Я свернул в ближайшее открытое место, страстно желая увидеть, что бы это могло быть.

Я свернул на узкую улочку, почти такую же узкую, как та, по которой я прежде шел, но она вывела меня на другую, более широкую. И в тот миг, когда я как раз выходил на последнюю, я увидел на другой стороне, в тени домов, существо, которое я принял за человека и за которым я шел, преследует, вероятно, собака. Он ежесекундно оглядывался через плечо на животное, которое шло за ним по пятам, но не пыталось ни заговорить с ним, ни прогнать прочь. Там, где оно пересекло пятно лунного света, я заметил, что оно не отбрасывает тень, и само похоже на тень на стене, словно существующую только в двух измерениях.

Но, хоть это и была всего лишь тень, она была непрозрачной, так как не просто затеняла какой-то объект, находящийся прямо за ней, но делала его на самом деле невидимым.

В тени она была темнее тени; в лунном свете она выглядела так, словно натянула на себя свою собственную тень, так как даже ни намека на таковую не двигалось рядом или под ней. В то же время слабо мерцающий зверь, со своей стороны, который шел за ней по пятам так близко, что сам казался светлой тенью от ее темной фигуры (и которого я теперь смог рассмотреть, и понял, что это леопардиха), отбрасывал свою собственную скользящую тень на землю.

Когда они вместе оказывались в лунном свете, тень темнела, зверь лучился светом. Мгновение я шел рядом с ними по другой стороне улицы, и мои босые ноги шлепали по плоским камням, и зверь ни разу не повернулся ко мне, даже не повел ухом, тень, казалось, один раз взглянула на меня, так как я вдруг потерял ее профиль, и некоторое время выглядела тонкой вертикальной линией. И в это мгновение ветер обнаружил меня и завертелся вокруг меня волчком, я задрожал с головы до пят, и мое сердце застучало в груди, словно рассыпающийся галькой шум детского суматошного веселья.

Я свернул в переулок и нашел себе убежище под небольшой аркой. Я остановился у входа в нее, и выглянул наружу затем, чтобы посмотреть на лунный свет, который заливал переулок. В тот же миг вслед за мной под арку впорхнула женщина, обернулась, дрожа, и тоже выглянула наружу. Прошло несколько секунд, и вот огромный леопард, белая шкура которого была покрыта множеством пятен, пронесся от края до края арки. Женщина прижалась ко мне, и мое сердце наполнила жалость. Я обнял ее.

– Если эта тварь подойдет сюда, я постараюсь удержать ее, – сказал я, – а вы бегите.

– Спасибо!.. – прошептала она.

– Вы когда-нибудь прежде ее видели? – спросил я.

– Несколько раз, – ответила она, продолжая дрожать, – это домашняя кошка принцессы. Вы не здешний, а то бы вы ее знали!

– Я не отсюда. – ответил я. – И что же, она позволяет ей бегать без привязи?

– Она держит ее в клетке, в наморднике, а ее лапы – в колодках из крокодиловой кожи. Она еще и привязана цепью, но она часто удирает прочь и пьет кровь любого ребенка, до которого сможет добраться. К счастью, редко кто в Булике становится матерью!

С этими словами она разразилась рыданиями.

– Хочу быть дома! – всхлипывала она. – Принцесса вернулась только прошлой ночью, и вот здесь уже ее леопард. Как я теперь попаду домой? Она за мной гоняется, я знаю! Она будет лежать у двери моего дома и поджидать меня!.. Но какая же я глупая, зачем я говорю с чужаком?

– Все чужаки очень неплохие люди! – сказал я. – Тебя не тронет зверь, пока будет иметь дело со мной, а до тех пор ты уже окажешься дома. Тебе повезло, у тебя есть дом, в который ты можешь вернуться. Какой жуткий ветер!

– Отведите меня домой, и, если мы доберемся целыми и невредимыми, и я позволю вам укрыться от него, – ответила она. – Но мы должны немного подождать.

Я задал ей множество вопросов. Она рассказала мне, что люди здесь ничем другим не заняты, кроме добычи драгоценных камней в своих клетушках. Они богаты, и все, что им необходимо, делают для них в других городах.

– Но почему? – спросил я.