что ему был виден только огромный коричневый глаз, влажный и яркий. Он чувствовал тепло ее дыхания.

— Как замечательно тебя любить, Кирби. — Она сладко вздохнула. — Ты такой милый. И такой… немножко… испуганный. Я начинаю чувствовать, что это так важно, так важно. И вся становлюсь, как пастила или теплый суп, а сердце начинает стучать: тук-тук-тук — вот здесь, в горле, и, кажется, я вот-вот заплачу. Давай будем делать это медленно и нежно. И говори мне ласковые слова, а я их стану тебе повторять.

Кирби Винтер и Бонни Ли занимались любовью, по очереди спали в красном мире, вместе весело принимали душ, подшучивали друг над другом, устраивали бесконечные потасовки из-за мыла и полотенец — развлечения настолько несвойственные прежнему Кирби, что не оставалось никаких сомнений в его целительном перерождении. Раньше, замкнувшись в своем одиночестве, он по-пуритански судил подобные забавы, убеждая себя, что они по сути своей порочны и достойны справедливого наказания. Но неожиданно круг был разорван, он оказался окружен теплом и музыкой жизни. Не грязный порок, не безнравственное разложение увлекли его за собой, а захватил счастливый, радостный праздник естественности и чистоты, где каждая мелочь была восхитительным, но вместе и простым человеческим удовольствием.

Подведя под свои чувства теоретический фундамент, он сформулировал это следующим образом. Бонни Ли, его чудная Бонни Ли обладала формами, цветом и фактурой плоти, привлекательной для всех органов чувств Кирби Винтера. Сам этот процесс академического изучения ее как объекта эстетической ценности нисколько, оказывается, не унижал в его сознании Бонни Ли. Он сумел выстроить и обратное рассуждение — прийти к выводу, что для нее он так же являлся не только индивидуальностью, не только Кирби Винтером, но и объектом, который доставлял ей всестороннее удовольствие. Это позволяло ему изменить свое прежнее отношение к собственному телу как к чему-то нелепому, смешному и постыдному, нуждающемуся в сокрытии.

Теперь ему нравилось, что он высокий и мускулистый, он радовался своей природной наследственности и тому, что в свое время не забывал тренировать тело. Огорчало только, что у него небольшой животик. Он обратил на это внимание, когда Бонни Ли пребольно ущипнула его за складку, которую он прежде не замечал, и тогда пообещал себе, что станет таким же гибким и подтянутым, как она, зная, что обязательно доставит ей этим удовольствие. Его желания поначалу проявлялись настолько часто и недвусмысленно, что он сделался объектом ее постоянных непристойных шуток. С шутками он быстро примирился, а от своей неуемной активности скоро чувствовал удовлетворение, граничившее с глупостью.

В процессе этих игр, несмотря на свою неопытность и на годы невольного воздержания, Кирби понял, как милостив к нему был случай, что свел его с Бонни Ли в трудный момент жизни. Видно, она являлась тем единственным существом в мире, что способно без задержек и проволочек, одним махом преодолев сомнения и угрызения, ввести Кирби Винтера в жизнь подлинных человеческих чувств и желаний. Заметь он в ней хотя бы малейшую неестественность, и он снова превратился бы в рефлектирующего, неуклюжего урода, отравленного стыдом, разочарованием и пуританской уверенностью, что все прелестное и очаровательное, по сути своей, есть зло. Но как ни старалась издыхающая мнительность вновь поднять голову, убеждая его приглядеться внимательнее, все было напрасно: он видел перед собой подлинно счастливое, щедрое на чувства, жизнерадостное, изобретательное и детски резвящееся прелестное существо — без малейшего пятнышка.

Кирби наслаждался. Есть схема во всякой любовной игре. Есть время просьб и обещаний прекратить всю эту чепуху, затем инстинктивное понимание того, чья очередь быть активной стороной, быть игриво отвергнутым, а чья отвергать, с мрачной серьезностью наносить ответный удар, иногда, на мгновение, нежно принимать неизбежное, чтобы в последний момент быстро отскочить, — и так до тех пор, пока все не зайдет настолько далеко, что остановится уже станет невозможно.

Только что она сидела на краю голубой ванны, а он вытирал ей волосы большим бордовым полотенцем, глядя, как распрямляются ее влажные упругие локоны. Но неожиданно, без лишних слов, чувствуя, что игры кончились, он поднял ее на руки и понес в постель. Без остатка отдавая всю накопленную страсть, он стремительно и радостно перешел с ней все границы. От полноты чувств она засмеялась странным замедленным смехом, и сжала его с такой внезапной силой, что некоторое время он не мог двинуться в ее объятиях.

Двухчасовые новости они слушали с удивлением и недоверием. После их окончания пошел специальный пятнадцатиминутный выпуск, посвященный Кирби Винтеру.

Когда выпуск завершился, Бонни Ли выключила маленький приемник и поставила его на тумбочку возле кровати.

— Хотя это не новости, а сплошное сумасшествие, все перекрывает тот факт, что сейчас два часа дня. Мне кажется, я вконец обалдела от этих скачков во времени и перерывов на сон. Сейчас уже должно быть завтра. Все, больше никакого сна, Кирби, ты знаешь к чему это приведет. Мы отдохнем, и снова захотим друг друга, потом еще поспим и… Проклятье, если мы будем продолжать в том же духе, тебя вынесут отсюда на носилках или ты выпорхнешь в окно.

— Я не могу понять, как Бетси Олден…

Она села и нахмурилась.

— Слушай, твой дядюшка Омар, он выглядел старше своих лет?

— Что? — переспросил Кирби, занятый другими мыслями.

— Сутки должны содержать в себе двадцать четыре часа. Дай-ка мне подумать. Знаешь, ведь я втиснула в сегодняшний день никак не меньше одиннадцати лишних часов. Лишняя половина суток. Могу поспорить, что если я буду делать так ежедневно в течение десяти лет, то мне будет тридцать пять лет вместо тридцати. Он казался стариком?

— Кто? Ах да, пожалуй, он выглядел старше своего возраста.

Бонни Ли подняла свою длинную загорелую ногу и согнула ее.

— Пока я бегала по пляжу, у меня устали ноги. А сейчас такое ощущение, какое бывает на следующий день после того, как ты слишком много ходил.

— Ты слышала, что они сказали?

— Что за дурацкие вопросы ты задаешь? Конечно, слышала. Я же сказала: они все свихнулись окончательно.

— Они говорят, что явно опознали меня. Получается, я обезоружил двух полицейских, сковал их наручниками и скрылся в толпе. И теперь я вооружен и очень опасен.

Она усмехнулась.

— Ник Картер идет по твоим следам, милый. А что еще, спрашивается, эти глупые копы способны сказать? Знаешь, я умираю от голода. У меня есть бифштексы. Тебе их как поджарить?

— Не слишком сильно. Так, средненько.

— Я сделаю все, как ты хочешь. Я ведь буду теперь заботиться о тебе, слышишь?

Кирби вспомнил панику на пляже, вспомнил трубку, кольцо, розы и деньги, и попросил ее рассказать, что там произошло. Бонни Ли поставила бифштексы на огонь, вернулась и начала рассказывать, убежала, перевернула бифштексы, опять вернулась, продолжила рассказ, снова убежала и наконец принесла поднос с дымящимися бифштексами в тарелках, двумя стаканами молока, маслом в масленке и большой французской булкой. Пока они ели, она дорассказала ему все, что не успела рассказать прежде.

Кирби встал и вытряхнул на кровать из карманов одолженных брюк пачку денег и кольцо. Бонни Ли, молча наблюдала, как он пересчитывает деньги. Закончив, Кирби взглянул на нее и сказал:

— Шесть тысяч пятьсот двадцать долларов, Бонни Ли!

Она пожала плечами.

— Господи, милый, тогда мне это показалось просто игрой, так нереально все было вокруг. Впрочем, ты сам знаешь. Но похоже, я действительно украла эти деньги. Однако, ты слышал, что сказали по радио.