безмолвия.

Едва он нажал на головку, серебряная стрелка, точно на секундомере, прыгнула на двенадцать. Шум окружающего мира обрушился на него, а красный отблеск мгновенно исчез. Волна ударила в берег, стаканчик упал, мальчик продолжил свой бег.

— Думаю ты мог бы… — сказала Бонни Ли и замолчала, взглянула на скамейку, затем на него и удивленно произнесла:

— Ого! А ты здорово скачешь, мой милый! Ты в гораздо лучшей форме, чем я думала.

Кирби посмотрел на нее и рассмеялся. Он смеялся до тех пор, пока слезы не потекли по щекам, пока не услыхал истерические нотки в собственном голосе. Сперва она смеялась вместе с ним, но скоро перестала и уже оглядывала его с удивлением.

— Кирби! Кирби, черт тебя подери!

— Я в отличной форме, — смеялся он, задыхаясь, — я никогда в жизни не был в лучшей форме.

— Ты сходишь с ума, милый!

Он снова нажал на колесико золотых часов и перешел в красный мир. Чтобы успокоиться и перестать смеяться, необходимо было время. Но в красном безмолвии смех сам собой быстро прекратился. Слишком уж жутко он звучал в полной тишине. Бонни Ли застыла, на этот раз глядя ему прямо в глаза.

Кирби встряхнулся, как это делают мокрые собаки, и посмотрел на часы. На этот раз он перевел серебряную стрелку на без четверти двенадцать. В его распоряжении целых пятнадцать минут, если, конечно, он захочет использовать их полностью. А если не захочет, можно одним нажимом сделать так, что мир снова оживет. Значит ли это, жизнь мира в его руках? Нет, конечно, размышлял Кирби. Так недолго и разум потерять, возомнив себя всемогущим демиургом. Поток времени остановить нельзя, это чепуха. Просто он выходит из него. Кирби вновь огляделся. Казалось, всякое движение вокруг замерло. Но ведь способности видеть окружающее он, однако, не потерял. Значит, течение световых лучей не прекратилось. Замедлилось? Именно! Этот мертвый красный оттенок как раз и означает, что свет бесконечно замедлился. Но почему бы тогда не предположить, что и его собственные движения — рук, ног, крови в жилах — в состоянии существенно замедляться? Или нет. Скажем, убыстряться относительно реального времени, так что один час времени красного мира стал бы соответствовать доле секунды реального. Конечно, подобного рода рассуждения могли привести к выяснению вопроса о том, какое же время в действительности реально. Разве для него теперь этот застывший мир — не реальность? Но копать так глубоко колодец — значило никогда не утолить жажды. Это верный путь к безумию.

Облюбовав гипотезу с убыстрением, он попытался с ее позиций разобрать феномен бумажного стаканчика. Необыкновенный вес, конечно же, — следствие той невероятно высокой, относительно реального мира, скорости, с какой он стаканчик поднимал. А стоит ему отпустить стаканчик, как тот начинает падать вниз с другой скоростью, со скоростью падения тел в реальном мире, которая в красном ничтожно мала. Подхватив стаканчик, он приостановил незаметное глазу движение. Отпущенный стаканчик снова принялся очень медленно падать, и как только, с нажатием часовой головки, мир вокруг просветлел, он, Кирби, краем глаза увидел завершение его падения.

Неожиданно стало ясно, что давало дядюшке Омару возможность так ловко показывать всякие фокусы. Вспомнив про выигрыш в Рено, Кирби отчетливо представил себе маленького, пухленького школьного учителя в потертой одежде, с напряженной улыбкой наблюдающего за игральными костями. И в тот самый момент, когда кубики касались зеленого сукна, переходящего в красный мир, огибающего стол, в полнейшей красной тишине переворачивающего кости, затем с довольной ухмылкой возвращающегося на свое место и одним движением пальца катапультирующего себя обратно в реальный мир.

Теперь было ясно, откуда все деньги и почему дядюшка так много их раздавал. Кирби понял, что он вовсе не обделен дядюшкой Омаром, что свое наследство он все-таки получил. В калейдоскопе разворачивающихся событий, в который он смотрел уже несколько дней, бесцельно крутя так и эдак и не видя ничего, кроме чередования бессмысленных узоров, вдруг сложилась из осколков картина осмысленная и яркая.

Кирби протянул руку и прикоснулся к щеке Бонни Ли кончиками пальцев. Ни теплая, ни холодная, она, казалось, не имела ощутимой температуры. Нечеловечески твердая, она была как будто из какого-то плотного, но совсем не упругого пластика. Кирби подбросил светлый локон. Наощупь он напоминал моток металлической проволоки и в прежнее положение не вернулся.

Неожиданно Кирби почувствовал странное беспокойство. Не совершал ли он какую-нибудь ошибку? Вдруг показалось, что мир как-то чуть изменился. Кирби огляделся и задумался. Как хорошо, что дядюшка Омар заставил его изучать логику! Бонни Ли, рассуждал Кирби, осталась в реальном времени. Значит, для ее глаз он двигался слишком быстро, чтобы она смога это воспринять, а его прикосновения к ее щеке и волосам слишком мимолетны, чтобы она могла их почувствовать. Нет, пока, кажется, он не делал ошибок.

Так рассуждая, он внезапно осознал одно правило, которому дядюшка Омар, должно быть, старался следовать всю свою жизнь. Ты обязан вернуться в реальный мир в том самом месте, из которого покинул его. Иначе можешь свести людей с ума. Да, но Омара Креппса все-таки считали странным и эксцентричным человеком! Следовательно, иногда он бывал неосторожен. Намеренно, чтобы подразнить своих врагов. Теперь Кирби знал, почему Карла и Джозеф смотрели на дядюшку Омара почти с суеверным ужасом: в международных финансовых махинациях золотые часы давали ему непревзойденные преимущества зрячего в мире слепых.

Вот он — момент истины! К этому стремились Карла и Джозеф, смутно догадываясь, что существует какая-то хитрость, объясняющая успех и все эксцентричности Омара Креппса. Кирби даже дрожь пробрала от мысли, что это устройство могло попасть в руки Карлы.

Оставалось еще десять минут. На этот раз он решил дождаться до конца, чтобы убедиться, что результат не меняется от того, достигает ли серебряная стрелка двенадцати сама или ее переставляют нажатием колесика. Он принялся ходить по песку, но тяжесть туфель превращала ходьбу в трудный и медленный процесс. Тогда он снял туфли и решил было положить их на песок, но тут сообразил, что это не имеет никакого значения, и оставил висеть в воздухе. Двигаться теперь стало немного легче, хотя мешала еще и остальная одежда. Кирби сообразил, что если бы был обнаженным, то смог бы ходить совершенно спокойно и легко. Его ноги едва погружались в песок, оставляя в нем странные, совершенно ровные и неглубокие следы. Песок, вероятно, тут же начинал возвращаться в прежнее положение, но здесь, в красном мире, это происходило так медленно, что заметить что-либо было невозможно. Мимо жутких красных статуй Кирби направился к самой кромке прибоя и вошел в воду. Вода ощутимо сопротивлялась, точно густое желе, но нога все-таки погрузилась в нее. Когда он вытащил ногу, на застывшей поверхности осталась вмятина в несколько дюймов глубиной. Капли повисли в воздухе идеальными шариками, розовыми в красном свете странного мира. Один шарик висел почти на уровне лица и, непроизвольно наклонясь, Кирби взял его на язык, пожевал и проглотил. Во рту остался соленый привкус.

Пять минут.

Он отправился назад, мимо тех же застывших в неподвижности фигур, останавливаясь и заглядывая им в лица. Его внимание привлекла маленькая девочка, кормившая чаек. Брошенный ею кусочек хлеба находился всего в нескольких дюймах от ее пальцев. Чайки зависли в воздухе, а над самой головой девочки застыл какой-то предмет. Это была металлическая игрушечная лопатка. Кирби огляделся и увидел невдалеке толстого мальчишку, старше девочки на несколько лет, с лицом, недетски перекошенным от ненависти и злобы, застывшего в позе питчера,[6] только что сделавшего подачу.

Кирби протянул руку и оттолкнул лопатку от головы девочки. На толстом мальчишке были плавки и мешковатая рубашка. Кирби потянулся к одной из чаек и легко забрал ее в руки. Подойдя к мальчишке, он засунул птицу ему за пазуху и приладил рубаху на место.

Две минуты.

Кирби торопливо пошел к павильону. Надел туфли, встал так, как стоял перед переходом в красный мир. Оставалось еще немного времени, неожиданно ему в голову пришла забавная мысль. Он достал сигарету и аккуратно вставил ее в полуоткрытые губы Бонни Ли. Серебряная стрелка все ближе подбиралась к двенадцати…

Яркий утренний свет даже слегка ослепил его.